Я вздохнул, и, сложив лист с письмом, положил его под подушку. В письме я успел попрощаться на скорую руку:

« К сожалению, должен закончить письмо. В принципе, вроде бы все, что хотел, написал. Очень скучаю и надеюсь на скорую встречу.

Сергей

PS: Теплее одевайся – тебе нельзя простывать, доктор говорил, что может начаться рецидив».

На следующий день я передал письмо с Виктором. Ответ от Ани он так же, принесет, когда придет в следующий раз. Другими способами мы с Аней не общаемся. Только через посредника, то есть, моего адвоката. Теперь, когда я передал письмо, мне остается лишь ждать, ждать, ждать… целую вечность.

Но это ожидание, хоть и сводило меня с ума, но все же, давало силы, чтобы жить – просыпаться по утрам, когда, открыв глаза, видишь все тот же потолок, все те же, ненавистные стены; дышать, когда хочется затаить дыхание и не сдаваться, даже если грудную клетку вот-вот разорвет. Это ожидание давало мужество, чтобы не сойти с ума. Это ожидание дарило вдохновение и желание жить.

В тот день, когда Виктор Андреевич пришел, чтобы обсудить кое-какие вопросы касательно предстоящего слушания, я первым делом протянул руку, желая скорее получить письмо.

В камере же, как только наступил отбой, я, убедившись в том, что все спят, достал драгоценное письмо, и, развернув листок, принялся жадно читать.

«Здравствуй, Сереж! У меня все хорошо, и даже отлично! В колледже удалось восстановиться, правда, не без труда, так что об этом тебе не стоит волноваться, а о продолжении учебы думать еще рано.

По поводу свадьбы… Мы с Пашей вовсе не планируем пожениться, по крайней мере, в ближайшее время, так что можешь не надеяться на то, что тебе удастся отвертеться от свадебного подарка. Да и на самой свадьбе, увы – будь уверен, придется погулять!

Лучше расскажи о себе. Как ты? Все ли в порядке со здоровьем? Боюсь спросить, не обижают ли тебя…», - я едва не рассмеялся. На миг я вдруг почувствовал себя маленьким ребенком, которого мама, забирая из детского сада, спрашивает – не обижают ли тебя? Тут, я заметил, что буквы слегка размыты, будто были подмочены водой. Наверняка, Нютка ревела, писав это письмо.

«Хочу тебя обрадовать – Сашеньку я забрала себе и документы готовы, ну, думаю, ты уже знаешь. Он очень славный малыш – здоровый и веселый.

Виктор Андреевич должен был передать еще один конверт. Это сделано вчера», - я взял конверт, на который поначалу просто не обратил внимания, и, открыв, извлек оттуда маленькую фотографию, на котором был изображен ребенок – мой сын. Сын, которого я ни разу не видел. Доведется ли мне когда-нибудь увидеть его вживую?

Я вглядывался в уже знакомые мне черты, странное ощущение – словно разглядываю свое детское фото, только на нем вроде бы я, а вроде и нет.

«Через две с половиной недели состоится суд. Я даже не представляю, что сейчас творится у тебя в душе! Но надеюсь, и знаю, что ты держишься. Виктор Андреевич настроен очень оптимистично, что предает оптимизма и мне. Хочу, чтобы и ты настроился на позитив, и желаю, чтобы эти два месяца прошли для тебя как можно скорее.

Крепко обнимаю с уверенностью в скорой встрече.

Аня».

Я жадно сжал в ладони письмо с фотографией сына, и, впервые за долгое время, проведенное здесь, уснул крепким сном.

– Макарова Нина Евгеньевна, - обратился судья к свидетельнице, - работали горничной у Романова Виталия Николаевича до его кончины, верно?

– Да, все правильно, - тихо ответила женщина, сдерживая волнение в голосе.

– У стороны обвинения есть вопросы к свидетелю? – обратился судья к прокурору.

– Нет, Ваша Честь.

– У стороны защиты?

– Да, Ваша Честь. Я бы хотел задать свидетелю несколько вопросов.

– Пожалуйста.

– Пожалуйста, Нина Евгеньевна, - обратился Виктор к женщине, - расскажите, каким был Виталий Николаевич? Как он относился к персоналу, и к вам, в том числе?

– Ну, - замялась женщина, - Виталий Николаевич был человеком добрым, и…

– Так ли уж добрым?

– Пожалуйста, господин адвокат, не мешайте свидетелю давать показания, - вмешался судья.

– Прошу прощения, Ваша Честь. Итак, Нина Евгеньевна, продолжайте.

– Ну, как я уже сказала, Виталий Николаевич хорошо относился и ко мне, и к остальным слугам, то есть, служащему персоналу. Хотя, был временами строгим.

– Что вы имеете в виду?

– Ну, мог накричать, прогнать из комнаты, если не во время вошли.

– Ага. Скажите, Нина Евгеньевна, а Виталий Николаевич жаловался на здоровье?

– Мне нет, но я как-то раз слышала, чисто случайно, как Виталий Николаевич говорил по телефону.