Лето 1907года останется в моих воспоминаниях летом самых увлекательных путешествий, самых прекрасных вечеров в казино на Лазурном берегу и даже на Итальянской Ривьере, а еще— летом первых любовных переживаний. Поначалу меня влекло к женщинам старше меня, возможно, потому, что в казино, куда меня самого только-только допустили, было трудно встретить юных особ. Однако в конце лета в Париже все мои увлечения на один вечер испарились, когда я встретил Маргарит, молодую француженку, которая была моложе меня.

Меня и моего дядю Александра пара его французских друзей пригласила принять участие в ужине. Это была Битва цветов[1], которую устраивали летом по пятницам на авеню Опера. За соседним столиком сидела Маргарит, чья красота и свежесть произвели на меня неотразимое впечатление; внизу декольте ее платья было приколота великолепная белая роза. Я незамедлительно выбрал ее мишенью своего внимания, при этом был несколько навязчив, в результате чего она выразила в наш адрес свое недовольство, обиделась и пересела так, чтобы оказаться к нам спиной, уступив свое место новому гостю. Тогда я встал, принес ей извинения за мое бесцеремонное поведение и попросил принять приглашение отужинать назавтра, чтобы сгладить неприятное впечатление. Я сказал, что буду ждать ее один, и надеюсь, что и она сможет прийти одна. Она пришла одна, и мы расстались добрыми друзьями.

На следующий день я был вынужден уехать из Парижа в Канны, но отныне Маргарит ежедневно получала от меня корзину цветов от Лашома, или телеграмму с изъявлением чувств, или еще какой-либо знак внимания, который я мог оказать на расстоянии. Вскоре мы снова встретились в Париже и стали отныне неразлучными возлюбленными.

Маргарит обожала розы. Мы часто посещали розарий в городке Ля-Э-ле-Роз близ Парижа. К моему большому удивлению, я открыл там розу «Мадам Олимпия Терещенко». Это был уникальный цветок, столь же розовый и нежный, как кожа моей возлюбленной, с красными прожилками, символизирующими силу нашей любви. Я узнал что эта роза была создана в 1882 году Луи Левэком специально для моей тети Олимпиады, жены моего дяди Семена в то время, когда он жил в Париже, в особняке, построенном им по улице Галилея, 19. (Роза «Мадам Олимпия Терещенко» продолжает культивироваться до наших дней в розарии департамента Валь-де-Марн, ожидая, быть может, что рано или поздно она вновь поможет выразить чувства одному из наследников фамилии Терещенко…)

В то время Французская Ривьера была для русской «золотой молодежи» тихой пристанью, где можно было укрыться и от сурового климата Санкт-Петербурга, и от недремлющего императорского ока. Здесь, неподалеку от моей милой «Марипозы», я встретил многих новых друзей и некоторых особ, повлиявших, бесспорно, на мои еще формирующиеся политические взгляды.

Впрочем, острые политические дискуссии смягчались влиянием средиземноморского климата и нашим всеобщим дилетантизмом. Многие мои друзья— студенты, поэты, писатели, музыканты, артисты— из Санкт-Петербурга любили весело и беспечно проводить время в моем обществе вдали от тягот российской жизни.

Эти оживленные вечера, музыкальные, поэтические или философские, не мешали мне оставаться в курсе всего происходящего в России. Я был одним из первых, кому установили телефон, с номером 3.49, что позволяло мне, иногда, правда, после пяти- или шестичасового ожидания, получать ежедневно все новости из Киева и Санкт-Петербурга.

В Монте-Карло я ощутил вкус к опере и балету. Там я слушал многих великих певцов, таких как Шаляпин, Собинов, Зельма Курц, Фелия Литвин, Эдвина и Баттистини, а также пересмотрел все самые прекрасные балеты. Не замедлил проснуться и мой интерес к литературе, еще более окрепший во время моих частых пребываний в Санкт-Петербурге.

Мой роман с Маргарит, начавшийся осенью 1907года, никогда не прерывался. Но я мог встречаться с ней только в Париже, где она ждала меня, так как запрет моей матери Елизаветы оставался безнадежно неизменным. Мать и слышать не хотела о любви всей моей молодости и, ссылаясь на то, что Терещенко и Саранчевы всей своей кровью связаны с историей и традициями казаков, не допускала даже мысли о моей женитьбе на француженке.

Однако мне становилось все невыносимее надолго расставаться с Маргарит. А создание семьи было, пожалуй, единственным, что я еще не изведал на собственном опыте. И я решил привезти Маргарит в Санкт-Петербург, где мог легко обеспечить ей достойный образ жизни. Я признался Маргарит, что хотел бы иметь от нее ребенка, даже если заключение брака пока невозможно, так как я не мог допустить столь глубокого конфликта между мной и моей матерью. К моему величайшему счастью, Маргарит согласилась, и я начал привыкать к мысли, что скоро и у меня будет своя семья.

Я был так счастлив этим согласием и теми новыми перспективами, которые открывались передо мной, воодушевляли меня и придавали, наконец, ощутимый смысл моему пребыванию на этой земле, что решил приобрести какую-то уникальную драгоценность и преподнести ее Маргарит, когда она подарит мне этого уже горячо любимого мною ребенка.

Я начал поиски эксклюзивного подарка для Маргарит, который превзошел бы своей красотой все, что только можно было тогда вообразить. Я любил «Иоланду», потому что это была самая большая и роскошная яхта в мире, я любил работы великих мастеров в моей постоянно пополнявшейся коллекции, так как эти шедевры были уникальны, я любил балет и оперу, неустанно возносившие меня на вершины блаженства. И я понял, что подарок, который я преподнесу Маргарит, должен быть прекраснейшим из всех, ведь ее подарок мне— ребенок, уже столь желанный,— тоже будет драгоценнейшим из даров, которые я могу получить.

Летом 1913года я направлялся к своей яхте, ожидавшей меня в Северном море, и по пути остановился в Антверпене. Я сообщил многочисленным перекупщикам, имевшим конторы в этом городе, что разыскиваю самый красивый камень, какой только можно приобрести. Сразу такого не нашлось. Но на обратном пути мне предложили восхитительный алмаз, поистине уникальный, красивейший и редчайший из всех, что мне довелось видеть до того дня. Я приобрел его для Маргарит, невзирая на баснословную цену, которую запросили за этот еще не ограненный алмаз в сто пятьдесят каратов, тайно привезенный из Индии специально для меня.