Туристы без конца восхищались тем окапи, которого мы держали в загоне, особенно они любили смотреть, как он ест. Со своего излюбленного стула на крыльце я могла наблюдать за окапи. Вряд ли во всем мире в неволе содержится более дюжины этих животных. Сомневаюсь также, что есть другая женщина на земле, которая удобряет свой огород навозом окапи.

Наш зверинец стал довольно значительным по размерам. В нем были две редкие лесные антилопы, два ручных шимпанзе и две другие обезьяны, дикая рыжая свинья, ручной аист и две мангусты, которые уничтожают змей.

Очень хорошо, что Пат увлекался своим зверинцем. Не думаю, чтобы он смог выдержать напряженную и однообразную работу в госпитале, если бы не развлекался возней с животными. Казалось, он никогда не уставал ухаживать за ними, и постоянно просил пигмеев доставлять ему все новые редкие экземпляры. Однажды Пат приобрел годовалого шимпанзе и отдал его мне на воспитание. Обезьяну назвали Каталиной. Я измучилась, приучая ее к порядку. Зато когда она запомнила, где находится ее ящик с песком, и поняла, для чего он существует, она стала чудесным зверьком. Как все представительницы женского пола, Каталина была неравнодушна к вещам с ароматным запахом. Если я куда-нибудь надолго отлучалась, то, возвращаясь, находила свою пудру рассыпанной по всей спальне, а зубную пасту выдавленной и размазанной по туалетному столику, зеркалу и кровати. Иногда обезьяна спала в клетке, но чаще — на балке над кроватью. Очевидно, место это привлекало ее тем, что здесь, под лиственным покровом, скапливался теплый воздух от очага. Она немилосердно дразнила «Мадемуазель» до тех пор, пока однажды собака, притворившись спящей, не поймала обезьяну и не изгрызла ей ухо. С тех пор Каталина оставила собаку в покое. Каталина любила ткани, особенно яркой окраски. Любым куском материи, старым или новым, она могла играть часами. Она подолгу сидела, поглаживая какое-нибудь поношенное, выброшенное мной платье или обертывая вокруг головы и шеи кусок старого материала, словно клиент у фотографа перед зеркалом. Когда что-нибудь исчезало, я прежде всего шла к ее клетке и в девяти случаях из десяти находила вещь на дне клетки под спящей обезьяной.

Когда Уильяму Д. было около трех месяцев, Пат занялся осуществлением проекта постройки плотины на речке, которая впадала в Эпулу выше лагеря. В это лето ему помогали двое молодых мужчин — Колин Тэрнбал, шотландец, и Ньютон Бил, американец, которые путешествовали по Африке на мотоциклах. Их, как и Пата двадцать лет назад, очаровала местность, где был расположен лагерь, и они задержались у нас. Колин умел чинить различные механизмы. Когда зашла речь о строительстве дамбы, он вызвался выполнить большую часть работы по установке механизмов.

Как-то утром, покормив мальчика и уложив его спать, я попросила двух слуг из гостиницы присмотреть за ним, а сама решила пойти на строительство. Когда я выходила из дому, ко мне обратились две негритянские девочки с просьбой дать им возможность заработать один-два франка. Я поручила им навощить и отполировать мебель на веранде, где мы обедали. Затем я отправилась к дамбе. Примерно час спустя прибежали эти две девочки и шепотом сообщили мне:

— Каталина схватила ребенка.

У меня душа ушла в пятки, а сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Опрометью бросилась я к дому. Вбежав в спальню, я увидела, что шимпанзе держит обеими лапами маленького Уильяма, крепко прижимая его к себе. Ребенок весь посинел и едва дышал, но тем не менее не плакал. Личико его было в крови. Я выхватила Уильяма из крепких объятий обезьяны и помчалась к госпиталю. К этому времени туда подоспел с дамбы Пат, который из-за болезни не мог быстро ходить. Он очень внимательно осмотрел Уильяма, но, кроме глубоких царапин на лице, не обнаружил никаких других внешних повреждений. Он смазал царапины йодом, но даже после этого ребенок не заплакал.

— Не знаю, есть ли у него какие-нибудь внутренние повреждения, — сказал Пат. — Все, что ты можешь сделать, это отнести его домой и попробовать напоить теплым молоком.

Как только бутылка согрелась, я дала Уильяму соску, и он выпил немного молока. Затем заснул крепким сном. Весь день и всю ночь я провела возле детской кроватки, моля провидение, чтобы у ребенка не оказалось никаких повреждений. Уильям проспал большую часть ночи, ни разу не проявив никаких признаков беспокойства.

Выяснить подробности случившегося я смогла лишь утром. Работники рассказали мне, что Каталина, сорвавшись с цепи, принялась исследовать дом. Увидев одеяла и простынки, в которые я обычно заворачивала ребенка, она схватила их, а вместе с ними и ребенка. Как раз в этот момент одна из девочек, работавших на крыльце, увидела ребенка в руках у шимпанзе и пронзительно закричала. Это либо вывело из себя, либо напугало обезьяну, и она оцарапала мальчика. Сбежались слуги, но они не решались что-либо предпринять, опасаясь еще более ухудшить положение ребенка. Как раз в это время прибежала я.

У маленького Уильяма все еще были на лице два следа от царапин, когда он и Каталина стали лучшими друзьями. Обезьяна полюбила маленького мальчика. Она вертелась около Уильяма, готовая в любой момент защитить его, и с любопытством наблюдала, как я кормлю его и купаю. При всей своей преданности она не смогла, однако, защитить ребенка от врага, который подстерег его, когда ему было около года, — от полиомиелита.

Как обычно, болезнь пришла неожиданно. Два месяца назад, как раз в то время, когда мальчик научился ползать, мы отправили его погостить к бабушке. Она, должно быть, заснула, и маленький Уильям, оставшись без присмотра, упал спиной в костер и обжегся. Однако ожог был небольшой и быстро прошел. Я не вспомнила бы об этом несчастном случае, если бы Уильям не заболел полиомиелитом. Однажды утром Уильям, едва проснувшись, начал капризничать. Обычно с утра до вечера он был полон радости и веселья. В этот день, без сомнения, ребенок был нездоров. К концу дня мне показалось, что у него отнялась левая нога. «Неужели ожог повредил мускул?» — удивилась я. К ночи стало ясно, что у мальчика полиомиелит. Установил это Пат. Диагноз подтвердил его помощник по госпиталю, который работал во время вспышки этой болезни в Браззавилле несколько лет назад. Он рекомендовал нам давать Уильяму атабрин.

— От него не станет лучше, — сказал он при этом. — Он никогда не помогает.

— Тогда зачем же давать его ребенку? — воскликнула я.

— Мадами, — ответил ассистент, — должны же вы хоть что-нибудь давать ему.

На следующее утро я заявила, что намерена отправиться с попутной машиной в Ируму. Там был хороший врач, и я хотела сделать все возможное, чтобы спасти ребенка. Пат возразил, назвав это напрасной тратой сил. Он предупредил также о том, что поездка может неблагоприятно сказаться на течении болезни. Он был уверен, что паралич далее не распространится и едва ли будут другие осложнения.

— Его мать умерла, — горячилась я, — и никто не может позаботиться о нем, кроме меня. Я хочу отправиться с ним в Ируму на попутной машине.

Наш старый «шеви» был как раз «не в настроении», и иного выхода я не видела. Я решила взять с собой также бабушку Уильяма и одного пигмея, который вместе с ней пришел навестить мальчика и вызвался сопровождать нас. Мы вышли к дороге и стали ждать попутную машину. Мимо проезжали легковые машины, но все они следовали в Стэнливиль. Вдруг мимо быстро пролетел большой щеголеватый автомобиль, такой блестящий и новый, что я замешкалась и плохо просигналила, однако все-таки успела что-то крикнуть. Водитель заметил мою жестикуляцию, нажал на тормоз и остановился. Чудо из чудес — он оказался врачом из Костерманвиля. Тут же, на дороге, он осмотрел маленького Уильяма, которого я держала на коленях.