Мужчины сидели вокруг большого костра в центре лагеря, курили листья в длинных трубках из банановых черенков и переговаривались своими странными басистыми голосами.

Внезапно наступила темнота. Замолк хор насекомых. Когда женщины на время прекратили болтовню, я расслышала далеко в тропическом лесу крики шимпанзе, однако ни одно животное не подходило близко к лагерю, где горели большие яркие костры. Вдруг женщины запели. Они продолжали сидеть перед обрядовой хижиной, положив рядом свои прутья и палки. Пели они дружно и слаженно.

Я сидела возле своей хижины, не более чем в нескольких метрах от них, и мне хотелось, чтобы некоторые мои друзья в Штатах могли слышать невыразимо прекрасное хоровое пение. Казалось, женщины вкладывали в песню всю свою душу. Слушая их, я думала, не вспоминают ли они в этот момент о том, как сами проходили церемонию алима, и не похожи ли их мысли на наши, когда мы припоминаем нашу романтическую юность. Пение продолжалось более часа.

— Девушки еще не знают песен обряда алима, — сказал Фейзи, проходя мимо за хворостом для костра. — Их должны научить старшие женщины.

Потом подошел Саламини и сообщил мне, что пройдет еще две ночи, прежде чем начнется настоящая церемония. Я заснула, прислушиваясь к разговору пигмеев, которые все еще сидели вокруг своих костров.

Следующие два дня в точности напоминали первый. Мужчины пошли ловить рыбу, дети качались на импровизированных качелях, устроенных на деревьях близ лагеря, а девушки, ожидавшие обряда алима, присутствовали на уроках пения и вновь были разрисованы Акинадаменой, но уже новыми узорами. Мне показалось, что эти узоры менялись утром, затем днем часа в четыре и еще раз — перед вечерней едой. На второй день девушки срезали лозы, очистили их от коры и хлестали ими по колодам до тех пор, пэка они не стали гибкими, как шнуры. Затем каждая из них обернула две лозы вокруг шеи так, что одна, выходя из-под левого плеча, проходила под правой грудью, а другая — из-под правого плеча — под левой грудью. В этот вечер ни одна из девушек не ела мяса. Их старшие родственники дали им пизанги, тушеные овощи и напиток, похожий на чай. Замужние женщины и мужчины поджарили куски мяса антилопы болоки и диких рыжих свиней: они нанизали их на заостренные палочки, которые воткнули под углом в землю над маленькими кострами.

Охотник Моке и Саламини, отец одной из девушек, ожидавших обряда посвящения, приготовили мясо и, соперничая между собой в выборе лучшего куска, угостили меня.

Херафу, маленький философ, у которого не было в лагере детей и ни одного близкого родственника, ожидавшего обряда алима, сидел один и, как мне показалось, наблюдал всю эту суматоху с некоторым пренебрежением.

— Тебя, кажется, не радует обряд алима, — сказала я ему.

Он поднял глаза от дрожащего пламени костра.

— Мадами, никто не радуется приходящей старости, — сказал он. — Когда я был молодым, я прокладывал себе дорогу во многие хижины алима. Теперь у меня нет желаний. Это печалит меня.

Я отошла, оставив его одного. Поистине нет лекарства против наступающей старости!

Едва я успела добраться до своей хижины, как поднялся адский шум. Двенадцать молодых мужчин и юношей, которым дали понять, что среди девушек, находящихся в большой хижине, найдутся такие, которые не останутся равнодушными к их ласковым уговорам, оставили свои костры и направились к хижине. Женщины, стоявшие на страже, схватили прутья и лиановые лозы и преградили им путь.

Началось настоящее избиение. Я слышала вопли женщин и звонкие сильные удары хлыстов по обнаженным телам. Мужчины старались не кричать от боли, и я видела, что женщин не награждали ответными ударами.

Общая свалка распалась на ряд отдельных и ожесточенных схваток. Некоторые стражи, чувствуя, что мужчины намного сильнее их, выхватили из костров головешки и, размахивая ими, заставили отступить нетерпеливых парней. В эту ночь ни один из них не прорвался через кордон женщин. В большой хижине происходило какое-то движение, девушки кричали и переговаривались, однако я не могла понять, рады они или разочарованы таким исходом сражения. Старшие мужчины сидели отдельно, сетуя на отсутствие храбрости у молодежи. Спать все легли рано, словно понимали, что это — предварительные действия. Главное было впереди.

Следующий день с утра был пасмурным и ничего хорошего не предвещал. Дождь лил как из ведра, мешая рыбакам ловить рыбу. Несколько женщин соорудили примитивный шатер, крытый листьями, и стряпали под крышей. Часам к трем всех охватило беспокойство. Над высокими деревьями сверкали молнии, а в отдалении непрерывно гремел гром. Наступление темноты ознаменовалось концертом, который, однако, устроили не насекомые. Легкий ветерок, еще днем покачивавший верхушки деревьев, к вечеру превратился в ураган. Он раскачивал кроны деревьев, срывал с них листья и кружил беспорядочной массой над содрогавшимися ветвями и трепетавшей на них листвой.

Внизу, на земле, буря вначале не очень давала о себе знать. Лагерь был окружен лесом, который защищал его от ветра. Но по мере того как молнии сверкали все ближе и ветер становился все стремительнее, я заметила, как под его напором начали трепетать листья, покрывавшие хижину. Дождь налетал косыми широкими полосами, которые волнами пробегали по поляне. Раскаты грома, отраженные зеленой стеной леса, проносились над маленькими хижинами пигмеев и замирали, сердито громыхая вдали. «Выдержат ли хижины усиливающийся напор ветра?» — думала я. Они качались, но было ясно, что именно эта гибкость, эта способность раскачиваться под напором ветра помогали им выдерживать его натиск. Забежал Фейзи, чтобы узнать, как я себя чувствую.