озера или в Гунгербург (ближайший курорт). После «встряски» делаюсь еще спокойнее

и мудрее, и примитив жизни становится еще дороже, еще ценнее и прекраснее. Да,

человеку необходимы контрасты, и с этим ничего не поделаешь. Но Ф<елисса>

М<ихайловна> — враг всяких «срывов» и весьма болезненно на них реагирует. Чтобы

ее не огорчать (я очень дорожу ее спокойствием), я все реже и реже «уединяюсь». Дома

мы ведем очень нормальный образ жизни, а вино, например, даже и на стол никогда не

подается: Ф<елисса> Мсихайлов- на> его не признает абсолютно. Исключенья не

делаются даже и для пьющих гостей: «в чужой монастырь» и т<ак> д<алее>. Я

совершенно согласен с нею в этом отношении и признателен за ее заботы о моем

здоровье, т. к. частое питье мне чрезвычайно вредно. Как, впрочем, и большинству

людей. Но ведь это же аксиома. Но все-таки иногда я «схожу с ума»!.. Я человек

большой веротерпимости, и меня нисколько не удивили Ваши «городские» вкусы. И я

придерживаюсь того же взгляда, что люди должны быть, по возможности,

разнообразнее. Я люблю Вагнера, но и люблю и Россини, и Г^ига. Люблю Гумилева и

одновременно Гиппиус. Нахожу ценное в Лохвицкой, но не отвергаю и Ахматовой. И

разве это не ясно? Но жить постоянно в городе, повторяю, не мог бы: слишком многое

открылось мне в природе, она меня

успокаивает, вдохновляет, отвлекает от мишуры и того отвратительного — весьма

разнообразного, — что является неотъемлемой принадлежностью только города, т. е.

места чрезмерного скопленья людей. Я люблю людей, мне интересных, все же

остальные действуют на меня, в лучшем случае, удручающе. Вы говорите, что я

религиозный человек. На мой взгляд, да, хотя я в церкви почти никогда не бываю и

молюсь большей частью дома. Но и молитвы мои не только общепринятые, — я часто

молюсь стихами. Я всегда чувствую крепкую связь с Подсознательным, с Высшим, и в

этом никто, ничто не может меня разубедить. Я стараюсь не причинять боли людям

близким да и вообще. Вы пишете, Игорь не любит модных танцев. Они и мне совсем не

156

нравятся, тем более что последнее время это стало каким-то психозом и очень

отвлекает людей от искусства, а я, как представитель его, не могу, конечно, этому

радоваться. Я очень рад, что Ваш муж такой достойный и хороший человек, что

поддерживает Вас и помогает в трудностях жизни. Одной Вам было бы неизмеримо

хуже переносить все невзгоды. Эмигрантскую литературу я почти не вижу: книги очень

дороги, но все же иногда приходится познакомиться то с той, то с другой. Эренбурга

почти не читал. Хорошая книга — «Грамматика любви» Бунина, «Оля» Ремизова.

Советских читаю больше. Нравится мне П. Романов, Катаев, Лавренев, Шишков,

Леонов. Гладкова не читал. Пильняка знаю ограниченно. Есенина лично не знал.

Творчество его нахожу слабым, беспомощным. Одаренье было. Терпеть не могу

Есенина, никогда книг в руки не беру после неоднократных попыток вчитаться. Он

несомненно раздут. Убийственны вкусы публики! Да и в моих книгах выискивалось

всегда самое неудачное. Все «тонкости» проходили — и проходят — незамеченными.

Нравится ли Вам Гумилев, Гиппиус, Бунин, Брюсов, Сологуб - как поэты? Это мои

любимейшие. Не знаю, писал ли я Вам, что, в сотрудничестве с женою, перевел

«Антологию эстонской поэзии за сто лет»? Книга вышла в 1928 г<оду> в Юрьеве. Но

теперь такие милые порядки, что я не получил ни одного экз<емпляра>, хотя автору

полагается по крайне мере от 10 до 25 экз<емпляров>. Жена купила мне нашу книгу!..

Вы слышали что-либо подобное? А «Классические розы» все еще печатаются... Это

уже похоже на анекдот: с января! В ночь на Ивана-Купала, - это уже вскоре, - у нас

ежегодно устраивается народное празднество: на лужайке над морем, на высоте 50

метров, жгут костры, играет духовой оркестр, составляемый из рыбаков, молодежь

танцует модные и старые танцы. Местные девушки и женщины одеваются в праздники