трудно. Как лирик не могу много заработать: никому никакая лирика в наше время не

нужна, и уж во всяком случае она не кормит. До сих пор мучает меня долг

проф<ессору> Заблоцкому (12 долл<аров>), но отдать, при всем желании, никаким

образом не могу. И нет даже надежд, т. к. книги не выходят, вечера дают такие гроши,

что едва на дорогу хватает».

Многим запомнился поэзовечер в зале «Шопен» в Париже 27 февраля 1931 г., где

Северянин читал стихи из книги «Классические розы». Марина Цветаева,

присутствовавшая на выступлении, писала С. Н. Ан- дрониковой-Гальперн 3 марта

1931 г.: «Единственная радость <...> за все это время - долгие месяцы - вечер Игоря

Северянина. Он больше чем: остался поэтом, он - стал им. На эстраде стояло

двадцатилетие

29

Памяти Вальмара Адамса//Русская мысль. 1999. 4—10 ноября.

С. 18.

<...> первый мой ПОЭТ, т. е. первое сознание ПОЭТА за 9 лет (как я из России)»30.

Цветаева воспринимала новые стихи Северянина в широком контексте -

двадцатилетия его творчества. В неотправленном письме Северянину она создала

своеобразный гимн русским поэтам — невольным изгнанникам: «Это был итог.

Двадцатилетия. (Какого!). Ни у кого, может быть, так не билось сердце, как у меня,

ибо другие (все!) слушали свою молодость, свои двадцать лет (тогда!). Двадцать лет

16

назад! — Кроме меня. Я ставила ставку на силу поэта. Кто перетянет - он или время? И

перетянул он: — Вы.

Среди стольких призраков, сплошных привидений - Вы один были жизнь: двадцать

лет спустя. <...> Вы выросли, Вы стали простым, Вы стали поэтом больших линий и

больших вещей, Вы открыли то, что отродясь Вам было приоткрыто — природу, Вы,

наконец, раз-наря- дили ее...

И вот, конец первого отделения, в котором лучшие строки:

И сосны, мачты будущего флота...

Ведь это и о нас с Вами, о поэтах, — эти строки»31.

Несомненно, сборник «Классические розы» (Белград, 1931) стал наиболее

значительной книгой эмигрантского периода. Его заглавие связано с давней

литературной традицией, о которой писал В. В. Набоков: «Роза пылала на ланитах

пушкинских красавиц. В кущах Фета она расцветала пышно, росисто и уже немного

противно. О, какая она была надменная у Надсона! Она украшала дачные садики

поэзии, пока не попала к Блоку, у которого чернела в золотом вине или сквозила

мистической белизной».

С мятлевскими, классическими, розами связан другой важный мотив, воплощенный

в этом хрестоматийном образе, - память об оставленной родине. Для Вл. Ходасевича

так происходит восстановление духовной общности России и зарубежья. В

стихотворении «Петербург» он пишет о том, что «привил-таки классическую розу / К

советскому дичку» (12 дек. 1925; вошло в сборник «Европейская ночь». Париж, 1927).

Иначе раскрывается семантика образа в книге Георгия Иванова «Розы» (Париж, 1931),

где поэт прощается с прошлым навсегда «сквозь розы и ночь, снега и весну. .»

«Классность» определяла принадлежность Северянина к каноническому

литературному ряду и направление его творческой эволюции. Это сразу ощутили

современники

30

Цветаева М. Об искусстве. М., 1991. С. 413.

31

Там же. С. 412.

поэта, например, Георгий Адамович писал: «Северянин стал совсем другой <...>

вырос, стал мудр и прост»32.

Петр Пильский отмечал, что «поверхностному слуху с этих страниц, прежде всего,

зазвучит мотив успокоенности. Это неверное восприятие. В книге поселена

тревожность. Здесь — обитель печали. Слышится голос одиночества. В этих исповедях

— вздох по умершему. Перед нами проходит поэтический самообман. Втайне и тут все

еще не угомонившееся «Я» («Кто я? Я — Игорь Северянин, чье имя смело, как вино?)...

Ни скорбь по России, ни мечтательные надежды на ее новое обретение, ни любовь к