И московские, и петербургские эгофутуристы никому не сочувствуют и не живут

настоящим, но предпочитают они не будущее, не futurum, а все тот же

plusquamperfectum. Только Валерий Брюсов увлекается упадком Рима, а Хлебников

повестью «Каменного века», первобытными народами, дикарями, и пытаются говорить

их языком.

Венеру и Тангейзера Вагнера сменили Венера и Шаман Виктора Хлебникова,

который сам шаманит в поэзии:

Монгол. Монгол. Как я страдала.

Возьми меня к себе, согрей...—

жалуется Венера, покинутая художниками и народом, забравшись в пещеру

Шамана.

– Не так уж мрачно, - Ответил ей, куря, Шаман. —

Озябли вы, и неудачно Был с кем-нибудь роман.

Нужно ли указывать, что от слова «роман» веет самой подлинной самобытностью?

Не о стихийности, не о варварстве и дикой силе говорят образы Шаманов, а только о

281

декадентской усталости, пресыщенности и развинченности, о жажде чего-нибудь

пикантного, экзотического, острого. Они не стали детьми, но они по-старчески впали в

детство, они дают пресыщенному, скучающему читателю суррогат новизны.

Тайну этих варваров и буйных дикарей вырабатывает Игорь Северянин, которого

душа «влечется в примитив» и который «с первобытным не разлучен».

Его герои «живы острым и мгновенным».

Все его Зизи, нарумяненные Нелли, виконты и виконтессы, жены градоначальника,

их сиятельства, гурманки, грезерки и «эксцессерки» пресытились культурой и захотели

ржаного хлеба.

«Задушите меня, зацарапайте, предпочтенье отдам дикарю», — рассказывает

путешественница у Игоря Северянина.

У него же разыгрывается драма «в шалэ березовом, совсем игрушечном и

комфортабельном...». Эта драма в стихах полуиронически, полусерьезно заканчивается

строкой:

И было гибельно.— И было тундрово.— И было северно.

В стихотворении его же «Юг на Севере» утонченно-примитивная барынька

рассказывает, как она остановила оленя у эскимосской юрты и захохотала жемчужно,

«наводя на эскимоса свой лорнет».

Примеров такой извращенной первобытности, такого «дикарства» у Игоря

Северянина — множество, и будет еще немало в будущих сборниках его, так как поэт

намерен побывать «в глуши, в краю олонца»...

Вся пикантность, вся острота его первобытности заключается в постоянном

переплетении «фешенебельных тем», «помпэзных эпитетов» с рассказами лейтенантов

о «полярных пылах», о циничном африканском танце, о проказах злых орангутанов.

В мире варваров и дикарей двадцатого века — живется недурно!

Клуб дам, курорт, пляж, будуар нарумяненной красавицы, каретка куртизанки,

мороженое из сирени, Поль де Кок и молитвенник — все эти темы разрабатываются с

веселой легкомысленной улыбкой, с едва уловимой иронией... От всех напудренных и

нарумяненных дикарей и варваров пахнет тонкими духами уже знакомых нам пастушек

и пастушков XVIII века.

Но при чем тут новизна? Это все тот же «пир во время чумы», это все то же: «а

после нас, хоть потоп...»

...Нам скажут, Игорь Северянин — уже не эгофутурист, и его стихи, иногда

блестящие, по форме — не характерны для эгоорангутанов.

Игорь Северянин — единственный талантливый поэт из десятков обнаглевших

бездарностей, и он в удобопонятной форме выявил один из основных мотивов

эгофутуризма \ Впрочем, и этот мотив давно уже прозвучал в «зовах древности» К.

Бальмонта.

Нам указывают, что новизна эгофутуристов заключается в их языке, в их

словотворчестве, в их словоновшествах и «самовитых» словах.

Московские футуристы в своем манифесте приказывают чтить право поэтов: 1) «на

увеличенье словаря в его объеме произвольными и производными словами, 2) на

непреодолимую ненависть к существующему до них языку».

Они гордятся тем, что расшатали синтаксис, что уничтожили все знаки препинанья,

сокрушили ритмы, не оставили камня на камне, словом, дикари произвели словесную

революцию.

По части словотворчества в особенности отличались: Виктор Хлебников — автор