– Петрушка, герр комендант. И, осмелюсь доложить, огурчики...

– Да! Все овощи. Свежие. Много. Быстро.

– Осмелюсь доложить, герр комендант. Ко мне только сегодня обращался староста поселка Мефодиевка за разрешением организовать земледельческую общину...

Кроликов остановился. Посмотрел на Райха, мельком скользнул глазами по лицам остальных. Немцы сидели молча с безразличным видом.

"То или не то?
– лихорадочно соображал шеф.
– Не влипну? Эх, была не была!"

– Так я, герр комендант, дал такое разрешение. Пусть, думаю, выращивают овощи - пригодится для армии, стало быть. Пусть, думаю, внесут, так сказать, посильный вклад в святое дело...

– Да. Это есть неплохая идея. Но вы ее плохо осуществили.

Опять пауза. Опять шефом овладел страх.

– Надо порьядок. Как это? Устав. Готовьте его. Мы рассмотрим и утвердим. Вы будете следить, чтобы все было, как в уставе. И работать. И чтобы были овощи. Машин нет. Коней нет. Ничего нет. Работай мускул. И все. А завтра...
– Райх посмотрел на часы, - утром, десять ноль-ноль жду вас с уставом. До звидания.

Кроликов с трудом поднялся из кресла и, кланяясь и пятясь, поспешно исчез. Конечно, он не знал, что такое представительное общество собралось у коменданта в доме № 46 не ради него, а просто на очередную попойку. Не знал Кроликов, что взбешенные неудачами гитлеровцы до его прихода успели перегрызться, осыпая друг друга упреками и угрозами, пытаясь переложить вину и ответственность за свои неудачи и на что угодно и на кого угодно. Что "маленький водевиль", как его назвал Гофман, разыгранный над шефом полиции, доставил им некоторое удовольствие и рассеял дурное настроение. Не знал, что мефодиевский староста успел побывать у коменданта и доложить о том, что Кроликов не разрешил организовать общину и что это неправильно, потому что новороссийцы горят желанием оказать помощь доблестным войскам фюрера. Не знал шеф полиции, что к этому времени уже действовало секретное предписание Розенберга "О новом аграрном строе". В нем говорилось, что "каждый землевладелец, который по своему поведению окажется достойным, может получить землю". На закрытом совещании министерства по делам оккупированных восточных областей Альфред Розенберг сказал, что "..ложные области и Северный Кавказ должны будут послужить для выравнивания немецкого продовольственного положения. Мы отнюдь не признаем себя обязанными за счет этих плодородных районов кормить также и русский народ".

А в 1942 году в циркулярном письме сельскохозяйственного отдела немецко-фашистской армии на Северном Кавказе предписывалось следующее:

"Иметь в виду, что весной 1943 года нельзя рассчитывать на конную тягу и тракторные работы, а нужно готовить повсеместно рабочую силу. Для весенне-полевых работ необходимо сейчас же заготовить в большом количестве маленькие плуги, которые тянутся людьми". Эрих Райх и имел в виду это предписание, когда говорил Кроликову, что надо рассчитывать на мускульную силу русских рабов.

И еще не знал Кроликов, что в это самое время Островерхов, сидя в теплой комнате на окраине Мефодиевки, детально обсуждал устав будущей общины с Василием Ивановичем Чехом. Островерхов давно знал Василия Ивановича. Впервые они встретились в 1918 году после того, как Степан Григорьевич вместе со своими товарищами устроили в Новороссийском порту переполох - корабль французский взорвали. Чех в те годы пошел служить на флот. С корабля сошел только в 1924 году. Да больше в море не ходил: сел на землю, занялся огородничеством. В 1930 году, когда организовали в Новороссийске колхоз, вступил в него Василий Иванович Чех.

До 1941 года он работал бригадиром-огородником в колхозе имени Кирова, а в сентябре ушел на фронт. До августа 1942 года сражался в рядах Красной Армии. Был ранен, подлечился в госпитале и снова на передовую. Но в бою под станицей Белореченской, контуженный взрывом бомбы, попал в плен. В лагере для военнопленных немного оправился от контузии и в конце сентября бежал. Поскитавшись в прифронтовой полосе и не сумев пройти к своим, направился в Новороссийск. Город уже был захвачен гитлеровцами. Василий Иванович до поры до времени сиднем сидел дома. Семья кормилась тем, что Фаине Карловне удавалось выменять на домашние вещи. Степан Григорьевич присматривался к Чеху внимательно. И вот пришел к нему с предложением организовать в Мефодиевке сельскохозяйственную общину.

– Этим мы спасем многих людей от немецкого рабства, - сказал ему Островерхов.

Долго мороковали над уставом общины.

– Прежде всего, Василий Иванович, надо вписать в устав положение о том, что члены общины освобождаются от мобилизации на строительство, оборонительных сооружений, от работы на промышленных предприятиях, от эвакуации и угона в Германию.

– Не согласятся они на это, Степан Григорьевич.

– Согласятся. Надо, чтобы согласились. Тут главное - как написать...

– Да, это так,- посерьезнев, согласился Чех.
– Ну, а все-таки, что же дальше-то? Ну, создадим общину, насажаем луку да петрушки. А потом?.. А все же ты мне объясни хоть в общем, для чего ты все это затеваешь?

Островерхов задумался.

– Много я тебе не скажу, Василий Иванович, потому сам еще не знаю. Но главную задачу вижу в том, чтобы спасти людей наших от угона в рабство. А там видно будет, что дальше делать.

Чех понял, что Островерхов чего-то не договаривает, но настаивать не стал. Решил: надо будет - сам скажет.