–

Имени моего полка командир, полковник фон Фрикен!

Тот подходит, по привычке с сжатыми кулаками, точно собираясь оттузить своего благодетеля.

Граф упоминает о всей боевой (кулачной) службе своего фаворита и вручает ему пожалованную

золотую, осыпанную бриллиантами табакерку.

Надо заметать, что награды получали только генералы и штаб-офицеры, командовавшие

отдельными частями; прочие же смертные не были избалованы в этом отношении, и Аракчеев

обыкновенно говорил, что их, то есть младших штаб-офицеров и обер-офицеров, надо держать в

черном теле, что только строгим с ними обращением и можно заставить их служить как следует.

По окончании церемонии раздачи наград граф обращается к остальным предстоящим и объявляет:

–

Государь Император поручил мне изъявить вам Высочайшее его благоволение за вашу

усердную службу (благоволение это потом и отпечатывалось в приказе по военному поселению).

Обращаясь затем к разводу, Аракчеев провозглашает:

–

Государь благодарит гренадер за службу и просит передать такую же Высочайшую

благодарность всем их товарищам.

В заключение граф поздравлял получивших награды с монаршею милостию, и тем обыкновенно

оканчивалась вся церемония развода.

IV

Начальство тогдашнего времени в обращении с подчиненными вообще не отличалось особенною

деликатностью. Конечно, в гвардии, где служила преимущественно аристократическая молодежь,

богатая средствами и связями, соблюдались правила вежливости и общежития; в полках

армейской кавалерии отношения начальствующих лиц к подчиненным офицерам были также

более или менее приличны, да иначе, впрочем, и быть не могло, так как офицеры, служившие в

гусарах, уланах и кирасирах, принадлежали по большей части к среде состоятельных, а нередко и

очень богатых помещиков, и если шли на службу, то скорее из чести, как говорили тогда, а никак

уж не ради тех скудных средств, какие давала эта служба в то время. Совсем иное дело было в

армейской пехоте. Здесь большинство офицеров существовало службою, то есть тем, что

отпускалось от казны: жалованьем, квартирою и прислугою в натуре. Собственные средства были

очень не у многих, да и то небольшие; поэтому волей-неволей приходилось держаться службы, и

держаться тем крепче, что по своему воспитанию наше благородное военное сословие вовсе не

было подготовлено к какой-либо иной деятельности и не могло, следовательно, улучшить своего

положения переходом на другой род службы. Начальство наше очень хорошо, разумеется,

понимало все это и потому в обращении с подчиненными не слишком-то стеснялось. Аракчеев,

например, обращавшийся почти со всеми одинаково грубо, почти всем говорил ты; эпитеты:

«дурак», «болван», «осел» и т.п. так и сыпались, бывало, из сиятельных его уст, когда он

осматривал какой-нибудь полк или команду. Все наши поселенные генералы, а также командиры

полков и батальонов, следуя примеру своего главного начальника, были крайне грубы и дерзки и в

отношении к младшим офицерам нередко позволяли себе такие неприличные выражения, что

повторять их не позволяет одно уже чувство благопристойности.

Редкие, одиночные случаи протеста постоянно оскорбляемых офицеров ни к чему, разумеется, не

вели и дорого стоили самим протестующим; так называемые жалобы скопом имели тот же

результат.

В 1822 году в гренадерский графа Аракчеева полк были выпущены из 1-го кадетского корпуса

четыре офицера: Соллогуб, Власов, Асосков и Дудитский-Лишинix[ix]. Все четверо — могу смело

сказать — были образцовые офицеры: честные и очень серьезно относившиеся к своим

служебным обязанностям. В том же году на репетиции царского смотра полковой командир, вызвав

прапорщика Соллогуба на середину полка, приказал ему учиться маршировать.

Господин полковник, — ответил Соллогуб, — в уставе сказано, что если полковой или батальонный

командир найдет нужным учить офицеров, то должен пригласить их на свою квартиру или в другое

приличное место, а не делать этого на плацу перед целым полком. Поэтому, господин полковник, я