Так обошел Бенедя понапрасну пять или шесть домов. Затем он остановился перед старым маленьким домиком, раздумывая, заходить ли и сюда или пропустить эту хибарку и идти дальше.

Хатенка была, как и все другие, покрыта гонтом, только старый гонт подгнил и порос зеленым мохом. На улицу выходили два оконца, которые едва-едва возвышались над землей; прямо против них стекала грязь с дорожной насыпи, все больше и больше затопляя стену и почти достигая прогнивших подоконников. Перед этой хаткой, так же как и перед другими, было голое место: ни огорода, ни палисадника, как это водится в других местах. После минутного раздумья Бенедя решил зайти в эту хату.

Дверь скрипнула, и Бенедя вошел в маленькие темные сени, а оттуда в выбеленную светелку. Он удивился, застав здесь старого нефтяника и молодицу. Молодица, лет тридцати, в белой сорочке с красными тесемками, сидела на скамейке у окна, склонив голову на руку, и плакала. Старый рабочий сидел среди хаты на низеньком табурете, с трубкой в зубах, и, по-видимому, утешал ее. Когда Бенедя вошел в избу, молодица быстро вытерла слезы, а старик начал кашлять и ковырять в трубке. Бенедя поздоровался с ними и спросил, не примут ли они его на квартиру на долгое время.

Нефтяник и молодица переглянулись и минуту молчали. Затем отозвался старик:

— Га, разве я знаю? Вот молодица — это ее хата. Как она скажет, так и будет.

— А, чтоб вас! — ответила резко молодица. — Как я окажу! Я здесь уже целый год не живу и бог знает, буду ли когда жить, — и она рукавом вытерла слезы, — а вы меня об этом спрашиваете. Это как вы скажете, потому что вы здесь живете. Как вам будет угодно, так и делайте, а я что могу сказать!

Старый рабочий немного смутился и начал еще старательней ковырять свою глиняную трубку, хотя в ней ничего уже не было. Бенедя все еще стоял возле порога с мешком за плечами.

— Хатенка тесненькая, как видите, — снова начала молодица. — Может быть, вам неудобно будет. Вы, «как я вижу, из города, не привыкли к тому, как у нас живут…

Молодайка говорила так, будто догадывалась по нахмуренным бровям старика, что он хочет отказать Бенеде.

— Э-э, что из того, что я из города, — ответил Бенедя. — Не бойтесь, я привык к нужде, как всякий рабочий человек. Только видите ли, какое дело: ноги у меня побаливают, несчастье со мной было — у нас, у каменщиков, всяко бывает, — а работать должен вот тут недалеко, возле реки, на заринке [138] . Там будет строиться новая… новый нефтяной завод. Так, видите ли, хотел бы я найти помещение поближе, хоть какое-нибудь, лишь бы переночевать было где, — ведь я весь день на работе, таскаться издалека по вашему бориславскому болоту я не могу. Ну, а здесь не хотят нигде принимать на долгое время. А для меня лучше всего было бы жить у своего, рабочего человека. Только если для вас…

В эту минуту старый нефтяник перебил его. Он бросил вдруг трубку на землю, вскочил с табуретки, подошел к Бенеде, одной рукой схватил его мешок, а другой начал толкать его к скамейке.

— Э-э, человече, побойся бога! — закричал старик с шутливым гневом. — Садись и не говори ничего! Стоишь здесь возле порога, а у меня дети не уснут. Присаживайся, и пускай с тобой все доброе войдет в нашу хату Надо было сразу так и сказать, а я то теперь о себе готов подумать, что я хуже всех!

Бенедя вытаращил глаза на старого чудака, словно не понимая его, а затем спросил:

— Ну, так как же: принимаете меня к себе?

— Ты же слышишь, что принимаю, — сказал старик. — Только, разумеется, если будешь хороший. Если плохой будешь, то завтра же выгоню.

— Уж мы как-нибудь поладим, — сказал Бенедя.

— Ну, если поладим, то будешь моим сыном, хотя мне с этими сыновьями, по правде говоря, не везет!.. (Молодица снова вытерла глаза.)

— Сколько же вы с меня возьмете?

— А есть у тебя какая-нибудь родня?

— Мать есть.

— Старая?

— Старая.

— Ну, так заплатишь по шистке [139] в месяц.

Бенедя снова с изумлением поглядел на старика.

— Вы, вероятно, хотели сказать — в неделю?

— Я уж лучше знаю, что я хотел сказать! — отрезал старик. — Будет так, как я сказал, и довольно об этом говорить.

Изумлению Бенеди не было конца. Старик тем временем снова сел на табуретку и, нахмурившись, начал набивать трубку.

— Так, может быть, по такому случаю принести водки? — заговорил Бенедя.

Старик глянул на него исподлобья.

— Ты мне, милый мой, с этим зельем не знайся и в хату с ним не показывайся, а не то вышвырну вас вон обоих! — сказал он гневно.

— Прошу прощения. — сказал Бенедя. — Я сам не пью — по мне, хоть бы и вовсе ее не было. Но я слыхал, что в Бориславе каждый пьет, кто в шахтах работает, вот я про это…

— Правду тебе говорили, но только, как видишь, в правде есть и брехни капля. Так всегда бывает. Ну, а теперь много не разговаривай, разденься да отдохни с дороги, если ты больной