черты, но, запечатлев, мгновенно забывают.

195

Человеческие лица входили внутрь самого Неруды, оставались навсегда не только в

его поэзии, но и в его характере. Это было любопытство участия, любопытство

понимания цены каждой человеческой жизни как чего-то неповторимого, что может

кануть в Лету и раствориться в ней безвозвратно. Неруда потому понимал цену жизни,

что никогда не забывал о незримом присутствии смерти, которая через день, а может

быть, через мгновение выхватит того человека, который сейчас с тобой разговаривает.

Он потому так любил Землю, что в нем жило постоянное сознание возможности ее

исчезновения, если люди слишком легкомысленно и жестоко заиграются с ней.

Поэзия Неруды буквально набита усаженными им за стол завтрака справедливости

людьми. Это его отец, пропахший паровозным дымом, его нежная мачеха, его дядя, в

стакане которого, как бабочка, трепыхается молодое вино, это его любимая Матильда,

чилийские шахтеры, крестьяне, бойцы интербригады в Испании, древние инки,

несчастный разбойник Хоакин Мурьета и многие, многие другие. Поэзия Пабло

Неруды похожа па монументальную скульптурно-живописную композицию Сикейроса

«Марш человечества» с той разницей, что в гигантской мозаике лиц и характеров

Неруда умел находить для каждого лица не просто символическое решение, но и

нежные акварельные краски. Все стихи Неруды вместе — это соединение

величественного мону-ментализма с акварельной тонкостью.

Перед столом завтрака справедливости, который сразу становился судейским

столом, Неруда ставил обвиняемые им зловещие фигуры диктаторов, угнетателей и их

политических лакеев. Неруда был добрейшим хозяином для тех, кто был достоин

справедливости завтрака, но непримиримым к тем, кто хотел бы отобрать этот завтрак

у достойных его. Гнев к негодяям всегда был признаком любви к ближним. Если бы на

земле все было идеально, конечно, не задача поэта политическая борьба. Но пока

существует несправедливость, большой поэт не вправе пытаться встать над схваткой, а

обязан быть внутри нее, защищая первозданную духовную ценность человека.

Сила поэзии Неруды еще и в том, что, всю жизнь занимаясь политической борьбой,

он не ослабил этим

195

свое чувственное восприятие мира, не перешел от масла н акварели к грубоватой

плакатности. Если ему это было надо, он писал и призывные плакаты, и карикатуры, но

тут же снова брался за натюрморты, пейзажи, портреты, эпические полотна и никогда

не терял квалификации мастера.

Неруда ненавидел все, что есть смерть физическая и смерть духовная, и любил все,

что есть жизнь живая. В этом простая и мудрая двуединость философии Неруды.

Философия Неруды не ущемлена каким-либо комплексом — она гармонична,

полнокровна. Его по-фламандски сочные оды «Яблоку», «Лодке», «Скатерти» и другие,

нежные стихи о птицах Чили сочетались в нем с постоянным подсмеиванием над

странной птицей Пабло, хрустальное целомудрие сочеталось с высокой классической

эротикой, сложнейшие метафорические построения чередовались с прозрачной

фольклорной простотой, и все это вместе давало ощущение с неимоверной щедростью

накрытого стола справедливости. За этот стол были им приглашены люди, звери,

птицы, деревья, (везды, НО даже и лук, и яблоки, и устрицы, и картошка чувствовали

себя на этом столе не жертвами, а тоже почетными гостями, героями стихов.

Литературные и политические враги называли Неруду себялюбцем, упрекали его в

двуличии, в хитрости.

Да, он любил самого себя и не скрывал этого, но он любил себя только как часть

огромной семьи человечества, к которой он ощущал сыновнюю и одновременно

отцовскую принадлежность. Нет ничего стыдного в том, когда большой поэт знает

цену не только другим, но и самому себе.

Двуличие, хитрость? Да, он был хитер, но не той хитростью, которая ум дурака, а

хитростью мудреца, которая не каждого одаряет привилегией заглядывать в свою душу,