— Мама… — мой голос похож на шепот. Половицы скрипят, я жмурюсь, но продолжаю идти. — Мама!

Одна ступенька. Вторая. Я шагаю так медленно, словно стараюсь научиться ходить, как в младенчестве.

— Мама, — вновь проговариваю.

— Эмили? — я слышу её голос с кухни. Она меня услышала наконец-то. Но меня пронзает боль — слишком громко. Сразу море звуков накатывает на меня: голос, скрип половицы, сильный ветер за окном, чьи-то шаги.

— Мама… — Я становлюсь на следующую ступеньку, но нога подгибается. Я не выдерживаю. Чувствую, как дерево больно вонзается мне в спину и руки, голова кружится еще больше. Звук — он настолько громкий, что я не могу ничего слышать. Уйдите, оставьте меня умирать! Споткнувшись, я скатываюсь кубарем по лестнице и падаю лицом на пол.

Слышу, как мама подорвалась с места и очень быстро — вероятно, бежит — приближается ко мне. Шум. Моё лицо все зареванное, я не могу сдержать поток соленой боли.

— Эмили! — Я слышу в её голос страх. Она подбегает и трясет меня за плечи, а я хватаюсь за голову, ничего не говорю, но, думаю, мама все понимает.

Мама помогла мне подняться и усадила возле лестницы. Что-то внутри разрасталось и приносило мне неимоверную боль.

— Сейчас, сейчас… — шептала мама, убирая с моего лица налипшие волосы. — Они уже едут.

Затем она принесла мне стакан воды и горстку таблеток, но мне ничуть не стало легче. Когда за окном послышался звук сирены, я еще больше расплакалась и, кажется, потеряла сознание, потому что кроме носилок я больше ничего не помню.

Две недели. Целых две недели я пролежала в больнице — пол февраля. И самое странное — никто меня не посетил, кроме родных: ни Майки, ни Лондон, ни Ив. Неужели я ошиблась в этих людях? Нет. Быть такого не может. Значит, у них есть причины.

— Ну как, тебе лучше? — спрашивает папа, который сидит рядом. Я киваю. Голова не болит, что еще можно просить?

По коридору бегают дети… Какой ужас! Кто бы мог подумать, что в онкологическом отделении в нашем городе может быть так много детей. Доктор задерживался.

— Привет, — говорит подбежавшая ко мне девочка. У неё большие-большие серо-зеленые глаза. — Ты тоже болеешь? — спрашивает она.

— Да. А ты? — Девочка кивает. — Серьезно?

— Доктор сказал, что у меня девяносто процентов на то, что я поправлюсь. — Она улыбнулась. Её золотые растрепанные волосы шевельнулись.

— А вот у меня нет шансов. — Почему-то я делюсь с этой маленькой девочкой всем. Почему? Не знаю. — Сколько тебе лет?

— Мне восемь. А тебе?

— Семнадцать.

— Ого! — восклицает она. Затем подбегает к своим друзьям, берет у них из рук фломастеры и бежит ко мне. Хоть мне и безумно жаль этих детей, я рада, что они могут радоваться. Им можно рисовать на стенах специальными фломастерами, которые после смываются; у них есть специальные наклейки на стены в палату; а еще им дают бусы — чем бусы длиннее, тем больше шансы на поправку. У этой девочки бусы довольно длинные. — Ты похожа на принцессу из мультика, — произнесла она. — Можно я нарисую что-нибудь? — Девочка уже приготовила фломастеры.

— Можно, — я кисло ей улыбнулась.

Девочка нарисовала на моей щеке снежинку, немного корявенькую, но она очень мне понравилась. А на другой щеке нарисовала солнце. Также она успела осмотреть мои украшения, музыкальный медальон ей безумно понравился, и потому к солнцу дорисовала еще и луну.

— Поправляйся, — на прощание сказала девочка и убежала.

Еще минут через десять пришел доктор. Он извинился за то, что задержался; сегодня он дежурный доктор, нужно было сделать обход. Я, мама и папа сели на стулья возле стола. Доктор Фитч разложил бумаги перед собой, стал смотреть их, перебирать. Не нужно было слов, чтобы понять этот жест, он тянул время, хотел собраться с мыслями. Затем он положил руки на стол, глубоко вздохнул; снял свои очки и стал протирать тряпочкой, которая лежала рядом, вновь одел их и пристально посмотрел на нас.

— В общем, как я и говорил раньше, опухоль будет прогрессировать. Звездчатые клетки глиобластомы перешли на ствол мозга, — проговорил он и выдохнул.

— Что это значит? — спросил папа.

— Помимо нарастающей головной боли будут частые головокружения, тошнота. Через некоторое время будет наблюдаться нарушение координации. Возможны нарушения слухового и зрительного центра. Но самое главное — это то, из-за чего ты, Эмили, вновь пролежала здесь так долго. Голова. Из-за увеличения размеров опухоли, боль будет просто невыносимой, и с каждым разом она будет все сильнее, словно кто-то будет бить в бубен у тебя в разуме. — Он вновь поправил очки.

Что ж, я ничего другого и не ожидала. Даже думала, что будет намного хуже. Но меня волновал другой вопрос.

— Сколько еще? — твердо спросила я.

Маму передернуло от моего вопроса. Она в первый раз со мной в больнице. В прошлые разы со мной была Кристи и один раз — папа. Она должна знать, какова реальность, даже несмотря на её ужасную боязнь больниц. Ничего не мешало ей сидеть с отцом, когда тот был болен, теперь пришла моя очередь.

— Не думаю, что стоит говорить об этом, — ответил доктор Фитч.