Уже тогда я знала, что обо всем пожалею, но приступ всё меня не отпускал, потому я продолжала колотить, как бы сестра меня не останавливала, даже обмотанные в ткань, ноги, все также твердя «Вы же мои ноги! Вы же должны меня слушаться!» и рыдая.

На следующий день меня подключили к аппаратам. Я чувствовала всю боль, которая только была в моем теле. Она пронзала меня, скручивала, заставляла скулить и скрипеть зубами. Но как только в меня входила очередная доза обезболивающего, становилось лучше. Царство Морфея меня завлекало, и я почти все время спала. И последующие дни тоже.

Мне снились разные вещи.

Щекастая малышка Лорен, которая была похожа на свою мать, как две капли воды, различие лишь в том, что у неё были восхитительные золотистые локоны. Наверное, у Лондон рука не поднималась обрезать их. Мы кормили её детским пюре с ложечки, но девочка постоянно восхищенно вскликивала и тянула свои маленькие пухленькие ручонки к посуде, пыталась опустить туда ладошки, размазывала по своему лицу не попавшую в рот кашицу, а мы с подругой лишь смеялись этому, вытирая её лицо слюнявчиком.

Снились воспоминания о Томе. Как мы с ним прыгали в высокую траву. Как катались на велосипедах. Как он раскачивал меня на качелях. Как мы были вместе на футбольном матче, болели за школьную команду, а Кристи все это время зевала и скучающе глядела на поле, улыбаясь.

Зимой мы с Майки катались на санках с высокой горы. Мягкие снежинки ложились на наши плечи. Мы прыгали в сугробы, а затем вытаскивали из-за шиворота комья снега, которые обжигали кожу ледяными поцелуями. Красные от холода щеки. Заледенелые дороги и скамейки. Сосульки над головами и тусклое холодное солнце.

Ледяной дворец. Лондон постоянно пинала меня, чтобы я поднималась со льда и продолжала кататься.

— Лондон, из меня фигурист, как из коровы танцовщица! Какой смысл мне поднимать свой зад, если я все равно на него вновь падаю?

— Не утрируй! Вставай и продолжай получать удовольствие.

Как затем я кричала на весь каток, лишь бы подруга меня услышала: «Ло-о-рен! Как тормозить?!».

— Привет, — проговорил Майки, когда я открыла глаза.

Мерзкий прибор запищал чаще, ловя моё усилившееся сердцебиение.

— Привет, — вяло ответила я.

Несколько дней подряд я лежала, почти не просыпаясь, и сейчас меня вновь бросало в сон из-за усталости. Чем больше я сплю, тем больше чувствую себя разбитой и усталой.

— Давно ты здесь? — спросила я.

Майки покачал головой. Он, сидя в кресле напротив моей постели, что-то делал: его руки постоянно двигались — но я не видела что. Я спросила «Поможешь?», указывая на слабые ноги, и он помог мне сесть в кровати. Ноги сейчас я чувствовала, к тому же, они, как и руки, были полностью перебинтованными, но я знаю, что это ненадолго. Всё становилось намного хуже, и даже если не брать в расчет, что на моих ногах красовались огромные порезы, то я уже всё равно не могла самостоятельно встать на ноги: то одна нога откажет, то вторая, то обе, то слабость, от которой вообще невозможно подняться.

— Прости, что пришел не сразу. Не мог встать с кровати, — проговорил он и кисло улыбнулся.

— Прости, что не просыпалась, — парировала я.

— Просто, что не сказал тебе.

— Да. — Я кивнула. — И ты меня прости. Ты ведь всё слышал?

— Слышал.

А затем мы просто некоторое время молчали. Майки выдохнул «Готово» и подошел ко мне. Он сел на пол, у изголовья кровати, и протянул мне ладонь, в которой что-то блестело. Это была какая-то птица-оригами, сложенная из серебристой фольги, точнее говоря, смятая. Я улыбнулась.

— Спасибо.

— Смотри, — произнес Майки и, обвязав подделку тонкой ниткой, повесил мне на шею. — Это журавлик. Помнишь, легенду о тысяче журавликов? — Я кивнула. — Теперь у тебя есть один.

Я нащупала у себе на шее мой музыкальный медальон, который, пожалуй, никогда не снимала, и, сняв его с себя, вложила вещицу в ладонь русоволосого. Я сказала «Пусть эта мелодия напоминает тебе обо мне», и парень раскрыл кулон, а воздухе зазвенела мелодия, он кивнул, понимая, о чем я говорю.

Отодвинувшись в сторону, я жестом показала, чтобы Майки ложился рядом со мной. Он некоторое время отказывался, пока наконец-то не согласился. Мы лежали вместе в моей постели, глядя друг на друга, словно видим в последний раз. Когда мы оставались вдвоем, нам не нужны были слова. Когда мы оставались вдвоем, никого на свете не было счастливее.

— Ты нужна мне. — Я запускала свою руку в шевелюру Майки, которая уже была ниже подбородка.

— Я не всегда буду рядом, Майки.

— Я знаю.

Я улыбаюсь, а затем говорю то, что уже давно должна была сказать:

— Тебе лучше больше не приходить, не хочу, чтобы ты видел меня в таком состоянии. А всё будет только хуже.

Майки меняется в лице, становится более серьезным и хмурится.

— Я люблю тебя. И я не оставлю тебя, Эм.

— Ладно, — говорю я, а глаза сами собой закрываются.