заблуждения распространяют учёные мужи, чьи имена все произносят с величайшим

почтением. Всё это необходимо до основания разрушить, здесь нужна настоящая

революция, и её свершу я, она теперь дело моей жизни и моё предназначение.

Персивейн. Весьма похвальный пыл.

Альфред. А тебя какими судьбами сюда занесло? Нашёл себе солидное поприще?

Персивейн. Как видишь, всё моё имущество – по-прежнему вот эта лютня.

Альфред. Бог мой! Твоя участь достойна сожаления.

Персивейн. Но, дорогой мой, не всем же быть глубокомысленными и жить основательно.

Вот я и брожу по стране, сочиняю песни и пою. Уже немало дивных мест повидал. Ну, а

после, наверно, вверю себя покровительству кого-нибудь из знатных господ, быть может, самого короля – он, по слухам, большой любитель искусств.

Альфред. Времена нынче для искусства не слишком благоприятные. Куда ни глянь – всюду

рабство, убожество, бедность, что в хижинах, что во дворцах – кругом одна нищета. Без

надёжного и насущного дела нынче всё равно что без рук. Не позавидуешь такому

человеку.

Персивейн. Эх, одного только школьного друга нам не хватает – а то, как в добрые старые

времена, собрался бы снова наш славный трилистник.

Альфред. Ты о ком?

Персивейн. Неверный друг! Неужто ты совсем забыл нашего милого, доброго,

благородного Геута?

Альфред. А? Мечтателя…

Персивейн. Что правда, то правда, он с детства был немного не от мира сего. Добрая душа!

Слишком необычны, слишком высоки были его помыслы, и он часто давал нам, простым

смертным, почувствовать всё наше ничтожество.

Альфред. Я слышал, он теперь при дворе, нашёл себе весьма доходную должность, то ли

судейский, то ли надворный советник – я запамятовал его титул. И, говорят, даже женился.

Персивейн. Наверно, нелегко ему было, с его-то порывами, примениться к обыкновенной

жизни. Он вечно устремлялся мыслью к возвышенному, к неземному, и так высоко парил в

облаках, что я нередко совсем терял его из виду.

Альфред. Однако же потом он всякий раз опускался на землю.

Персивейн. Постой! Гляди-ка! Что это за бело пятно парит в воздухе, видишь, вон там, внизу, в долине?

Альфред. Где? Ничего не вижу.

Персивейн. Да вон, внизу, где эти романтические хижины, в садике… Гляди, вот опять! А

теперь оно опускается. И снова взлетает!

Альфред. Погоди, я должен вооружиться очками. Может, бабочка?

Персивейн. Великовато для бабочки.

Альфред. Теперь вижу, это сова, она упала с дерева, дневной свет ослепил её, и она

мечется – не может найти гнездо.

Персивейн. Однако обличье у этой совы почти человеческое.

Альфред. А почему бы и нет? Постой, теперь я вижу ясно, это просто рубашка на бельевой

верёвке, ветер колышет её – вот и всё.

Персивейн. Как бы не так! Она ведь бегает, а теперь вот опять взлетела. Чудно!

Альфред. Спустимся и рассмотрим поближе. Быть может, перед нами предмет, достойный

естественнонаучного наблюдения.

Персивейн. Не ходи. Предмет сам движется в нашу сторону.

Альфред. Я вынужден изменить свою точку зрения. Это животное из рода карабкающихся

по скалам.

Персивейн. Сдаётся мне, это существо из породы человека.

Альфред. Никогда не поверю! Посмотри на эти скачки, взгляни, как оно выбрасывает свои

длинные передние ноги. Наверно, оно преследует мышь.

Персивейн. Гляди, гляди, теперь оно снимает шляпу и становится…. Человеком!

Альфред. Действительно. Весьма удивлён.

Персивейн. Он машет нам… Эй, дружище, земляк, давай сюда!.. Не может найти

тропинку.

Альфред. Наверняка начнёт попрошайничать, а у меня, честное слово, каждый грош на

счету.

Персивейн. Похоже, ему и впрямь невесело. Бедный малый! Ну, что же, может, его

подбодрит лютня и моя весёлая песня.

Альфред. От твоих песен у него нутро только пуще с голодухи взыграет.

Появляется Геут в костюме Пьеро.

Геут. О, как я рад… Не может быть! Альфред, Персивейн, благородные юноши, привет