школы два года поработать, три отслужить в армии и пять отучиться в

институте, повидавший многих девушек, получивший от некоторых все

возможное и ни одной не объяснившийся в любви, сейчас,

одурманенный исходящими от жаркого тела в моих объятиях

флюидами, так же тихо прошептал Свете на ухо:

«Я тебя тоже». Долго сидели молча.

Время шло. Может быть, из-за прошлой бессонной ночи, больше

суток в прогулках на ногах, постоянного любовного напряжения, сил у

меня и Светы оставалось маловато. Прикорнув у меня на груди,

почувствовал, что любовь моя дышать стала ровнее, тело немного

расслабилось. Замер без малейшего движения – пусть подремлет, это ей

не помешает. Через десять минут зашевелилась, вздохнула глубоко.

«Как с тобой хорошо!» - от меня оторвалась, улыбнулась, - «Пора

домой. Иначе я еще раз засну, и уже до утра».

Возле женской общаги попрощались, поцеловались, и я набрался

наглости еще раз запустить руку под кофточку и сарафан. Минута

божественного, одурманивающего обоих контакта пролетела

мгновением. И мне в нем не было отказано. Поцеловались еще раз, и …

разбежались, потому что по другому расстаться никак не получалось.

А звезды на небе начали гаснуть.

Часть двенадцатая.

Коля полусонного довел меня до машины и помог залезть в

кузов. По бездорожью до отряда, на рытвинах и ухабах, постоянно

клевал носом и ухитрялся засыпать. Чем веселил всех в кузове. Не

помню, сходил ли в отряде в столовую, но точно знаю, что до пятачка

меня довезли, что-то там говорил канавщикам, что-то техникам

документаторам. После чего в кустах, где на меня сложно наткнуться, а

машиной раздавить вообще невозможно, расстелил курточку, упал на

нее, и отключился. Не думая ни о ядовитых змеях, ни о скорпионах и

тарантулах, ни о других отвратительных созданиях. Прости меня,

Николай Федорович, за такой бесчестный поступок!

Кажется, спал недолго, но когда открыл глаза, солнце стояло над

головой. За конец рукоятки поднял молоток и дал ему возможность

принять вертикальное положение: по длине отбрасываемой тени и ее

направлению получалось двенадцать часов полудня. Ничего себе! Три

часа провалялся! Зато голова соображала, и два часа я успел побегать,

кое-что посмотреть и на миллиметровке подрисовать. Кстати, мест, где

56

можно подрисовывать, осталось немного. Прикинул на карте – дней на

десять работы, не больше. Прикинул по времени – к концу

официальной практики дела на пятачке я закончу. И остается две

недели, выпрошенные главным геологом на уточнение по данным

электроразведки положения разлома на старой моей площади. Плюс

там же пройти картировочные скважины и кое-что вскрыть канавами,

если до них дойдет дело.

С пятачка в отряд вернулся бодрым, в столовой с аппетитом умял

все возможное (завтракал ли утром – так и не вспомнил), и пошел в

палатку на позднюю по понедельникам сиесту. Лешка на раскладушке

уже валялся. Посмотрел на меня с сочувствием:

« Ну и видок у тебя был утром! Вы что, вагон со Светкой ночью

разгружали? Ты, пока в отряд ехали, в машине спал, а девчонка полдня

в Рафике кимарила, подружки упросили начальника ее не будить!»

«Не ругал ее?» - на душе у меня стало неспокойно.

«За что?» - Лешка заулыбался, - «Он (старший техник) рядом с

ней на цыпочках ходил! И мне кулаком погрозил, что б не шумел», -

уставился на меня этаким изучающим взглядом, - « Пришлось еще раз

его навестить, в конце работы», - и продолжал на меня смотреть, теперь

молча. Что-то ждал.

«Зачем?» - оправдал я ожидание.

«Тебя обрадовать!» - с улыбкой протянул мне склеенный из листа

бумаги не подписанный конвертик, - «Светка передала!»

Почувствовал, как кровь приливает к лицу, пальцы, когда

разрывал конверт, подрагивали. На внутренней его стороне было три

слова: Люблю! Целую! Жду! Вздохнул с облегчением. Лешка с

любопытством на меня смотрел.

«Что написала?» - теперь начал меня взглядом гипнотизировать.