Даша грустно улыбнулась, пожала плечами.

–  Вы, наверное, не любите весну?

–  Кто же не любит весну! Но не обязательно изливать при других свои восторги, - ответила она, перелистывая страницы книги.

–  Мне весной всегда радостно и очень тоскливо. Особенно этой весной. В такие вечера я не могу усидеть дома. Кстати, сегодня в театре премьера. Почему бы нам не пойти?

–  Благодарю, Владимир Петрович. Но вы знаете, что я не пойду.

Брусков вздохнул, бросил папиросу, достал из кармана портсигар и снова закурил.

–  Вы много курите. Это вредно, - заметила Даша.

–  Ах, все равно.
– Он безнадежно махнул рукой.
– Сто лет жить я не собираюсь.

–  И все-таки здоровье беречь надо.

–  Ради кого?

–  Это вопрос несерьезный, тем более для вас, Владимир Петрович.

–  Плохо вы меня знаете, Дарья Алексеевна. Брусков закинул ногу на ногу, откинулся на спинку скамейки.

–  Разрешите мне быть откровенным. Заранее прошу прощения за чрезмерную назойливость. Я ведь знаю: нет ничего глупее, как быть назойливым. И все-таки не могу преодолеть своей слабости. Сколько времени я преследую вас, хожу за вами, как тень. Знаю, вам это неприятно и вы гоните меня прочь. Вот и сейчас вы слушаете меня и в душе смеетесь надо мной.

–  Владимир Петрович, прошу вас, не надо об этом, - сказала Даша, взяв его руку выше локтя и умоляюще глядя ему в глаза. И вдруг сделала новое для себя открытие: у него красивые серые глаза, волевой раздвоенный подбородок.

–  Понимаю, - подавленно говорил он, - мои слова оскорбляют вас. Но что мне прикажете, Дарья Алексеевна, делать, если я не могу жить без вас, если дни и ночи вы у меня перед глазами.

Даше хотелось провести ладонью по его щеке, потрепать за подбородок, сказать что-то ласковое. Но она нахмурила брови, кося глазами на соседок:

–  Владимир Петрович, сколько раз я просила…

–  Да, я сам понимаю, насколько стал смешным,- в раздумье проговорил он.
– Знаю, что для вас неприятны эти разговоры. Но что я могу сделать с собою?

–  Владимир Петрович…

–  Вы запретили мне писать вам, теперь запрещаете говорить. Вы гоните меня от себя, как привязавшуюся к вам собаку. А собака - самый преданный друг человека.

–  Господи, какое сравнение. Разве вы не видите, как я уважаю вас? Неужели нельзя быть просто другом?

Подбежал Коля. Вязаная шапочка у него сползла набок, чулок спустился на ботинок. Мальчик с разбегу ткнулся головой в колени матери, спрятал раскрасневшееся лицо в ее платье. Даша поправила ему шапочку, подтянула чулок. Он поднял голову, озорными глазами посмотрел на Брускова, потом на мать.

–  Знаете, что Светка говорит?
– спросил он.

–  Что?

–  Вы жених и невеста.
– Коля указал рукой на мать и Брускова.

Густая краска стыда залила Дашино лицо. Покраснели даже мочки ушей.

–  Она говорит глупости, а ты повторяешь, - сказала Даша, наклонив к нему голову, чтобы Брусков не видел ее смятения.

–  А я Светке знаешь, что сказал? Дура ты, Светка! Дядя Володя инженер, он на заводе управляет всеми машинами.

–  Девочку нехорошо называть дурой.
– заметила Даша.

–  Пусть она не обманывает. Мама, а что такое жених и невеста?

–  Перестань, Коля! Ты стал непослушным мальчиком.

Он повернул лицо к Брускову и вдруг спросил:

–  Дядя, у вас много денег?

–  Коля, иди играть, - строго сказала Даша.

Но малыш сразу заметил в улыбке дяди Володи поддержку.

–  Нам с мамой денег нужно во сколько!
– он развел руками.

–  Я кому сказала!
– Даша нахмурилась.

–  Для чего вам столько денег?
– улыбаясь, спросил Брусков. Ему приятно было наблюдать за смущением Даши.

–  Мы купим себе папу, - ответил Коля серьезным тоном.

Даша всплеснула руками. Никогда еще сын не ставил ее в такое глупое положение.

–  Ты окончательно избаловался. Я не буду брать тебя на прогулки, - пригрозила она.

–  Видишь, Коленька, в чем дело, - ласково заговорил Брусков.
– За деньги вы папу не купите. Это невозможно.

–  Нет, купим! Я знаю, где их продают. Пойдемте, я покажу. Они на окне стоят. Красивые!
– сказал Коля.

–  То манекены, а не папы.

Даша глазами просила его, чтобы он при мальчике не продолжал этот разговор.

–  Куда же вы своего папу дели?