— А что там, за ней?

— Я видел дом. Свой дом. Ты, возможно, увидишь что-то другое. Понимаешь, я подозреваю, у нее для каждого из нас припасено что-то особенное.

— Я боюсь, — признается Малой.

— А ты вспомни свой сон. Сам весь рассказывал, как через похожую вышла мама…

Мне остается надеяться, ему на ум сейчас не придет другой сон, а скорее мираж. Дверь, преградившую путь его желтому «Аисту» за какие-нибудь доли секунды до аварии. За мгновение до того, как он угодил под колеса…

— Ладно… — наконец соглашается Малой. — Если ты настаиваешь…

Он нерешительно топчется под дверью, набираясь храбрости, потом берется за круглую деревянную ручку, тянет на себя. Никакого результата. Дверь заперта.

— Не выходит… — говорит Малой. В голосе явственно ощущается облегчение, должно быть, будто гора свалилась с плеч. Я, признаться, тоже испытываю аналогичное чувство. Не сомневаюсь, если все сложится благополучно, рано или поздно он пройдет именно в эту дверь. Но, не сейчас, и я рад этому, хоть и ругаю себя за убогий эгоизм. Мне страшно представить, что я снова останусь один на один с Госпиталем.

— Ладно, Саня, идем вниз, а то там у нас все открыто — еще сдует модели на пол…

— Только не это… — подхватывает Малой.

— И не говори, — я стараюсь улыбнуться. Мы идем к лестнице, возвращаемся к себе, оба приучились считать палату чуть ли не домом. Она для нас — как островок твердой почвы на гиблом, изобилующем бездонными топями болоте.

X. Черный ход

Лежу на койке, натянув одеяло по подбородок, делаю вид, что сплю. Вместо окна — черный квадрат. Можно сказать — почти что Малевича, исполненный без единого мазка. Помнится, мы тоже рисовали подобные картинки в школе. Композиции назывались «перегорели пробки». Правда, было трудно доказать учительнице, что перед ней мировые шедевры.

Пока я притворяюсь, Саня еще какое-то время пытается развести активность, пыхтит как паровоз, сгорбившись над моделью, но в одиночку у него получается не ахти. Наблюдаю сквозь ресницы, как он борется со сном, единственный бодрствующий на капитанском мостике. Судя по тому, как он зевает, рискуя вывихнуть челюсть, скоро наш корабль потеряет последнего вахтенного.

Наверное, парень сейчас испытывает нечто вроде гордости, еще бы, ведь его никто не укладывает спать. Мало того, он еще и пересидел своего старшего товарища. Взрослого сморило, а ему — хоть бы хны. Ну, теперь можно и на боковую, с чистой совестью.

Погасив свет, Малой, наконец, забирается под одеяло. А через пару минут — уже посапывает.

В комнате довольно свежо — мы ее на совесть проветрили перед сном, а модели, клей и краски заблаговременно убрали в коридор, на подоконник.

Дождавшись, пока его дыхание становится ровным и глубоким, встаю, соблюдая чрезвычайную осторожность. Стальная сетка все равно предательски скрипит, пронзительно, словно сирена автомобильной сигнализации. К счастью, Малой по-прежнему крепко спит.

Вот и хорошо.

Тихонько притворив дверь, пересекаю здание по коридору, выхожу на лестничную клетку. Перегнувшись через перила, смотрю в колодец. Там все так же как днем, только куда мрачнее.

А ты чего хотел ночью… и вообще, старик, а давай не сегодня, ладно? По крайней мере, не сейчас. Куда лететь?

Вспоминаю, как Холмс предупреждал доктора Ватсона не выходить на Гримпенские болота по ночам, когда силы зла властвуют безраздельно.

Да, золотые слова…

Но, я не намерен следовать совету непревзойденного специалиста по дедукции. Я ведь не обладаю его аналитическими способностями, чтобы развязать узел, не выходя из палаты. А мне кровь из носу надо разобраться. Выход один, вызываю огонь на себя.

С этой мыслью делаю первый, самый сложный шаг к лестнице, ведущей вниз. Я принял решение взглянуть на дверь, обнаруженную Малым в подвале, и не отступлюсь от него.

Собравшись с духом, медленно спускаюсь с этажа на этаж, чувствуя себя подводником, или, скорее даже водолазом, совершающим погружение на рекордную глубину. На ум приходят картинки из документального телефильма, снятого командой аквалангистов, обследовавших упокоившийся на дне северной Атлантики «Титаник». Впервые за восемьдесят с чем-то лет.

Мимо проплывают таблички, сообщающие номера этажей и профили отделений. Миную хирургию, травматологию, ортопедию.

На втором этаже переживаю сильнейший стресс. Сердце замирает, когда глаза улавливают движение за матовыми стеклами, вставленными в двери из дюрали. Там будто мелькает тень. Отскакиваю, но почти сразу соображаю, это действительно тень. Моя тень…

Пфф … Н-да… До паранойи осталось совсем чуть-чуть.

Отдышавшись, продолжаю погружение. На первом этаже темно, как в склепе. Я не был здесь с тех пор, как мы с Афганцем провернули его глупую шутку с медсестрами. Сколько суток прошло с тех пор, сказать не берусь, но времени утекло порядком. Произошедшие тут перемены ощущаю сразу. Чувствую их… кожей, ушами, спинным мозгом. Пульс ухает в висках кувалдами.