ДВА БЛЭКА

Конечно, я расист. Белый расист. Потому что решил отдельную главу посвятить афроамериканцам.

Мы все, в первую очередь, ЛЮДИ, а деление по цвету кожи – расизм. Все просто.

Тем не менее, я буду писать о чернокожих – пациентах и коллегах.

Для меня, приехавшего из России, знакомство с афроамериканцами было чем-то совершенно новым. Да, как и большинство россиян, я считал себя убежденным интернационалистом. Живя в России, искренне возмущался действиями белых расистов в США и сочувствовал угнетенным чернокожим.

Но, опять-таки как большинство россиян, и в этом случае я использовал двойные стандарты: говорил одно, думал другое. Я публично возмущался белыми американцами-расистами, ку-клус-клановцами, судом Линча и т. д. Но это мне абсолютно не мешало в кругу приятелей называть чернокожих «черножопыми». Да-да, как многие россияне, я только изображал из себя интернационалиста, будучи самым обыкновенным расистом.

Знакомство с афроамериканцами в Нью-Йорке заставило меня свои прежние взгляды и представления поменять.

Как я уже говорил, наша клиника находилась в «гетто», в самом центре «военной зоны», где проживали бедняки. Приблизительно половина из них были чернокожие, что, в свою очередь, отражалось на расовом составе наших пациентов. Лечились они у нас поколениями: сюда, в клинику, когда-то ходили их родители-наркоманы, теперь подоспела пора лечиться детям. Некоторые наркологи, проработавшие в этой клинике лет по пятнадцать-двадцать, были прекрасно осведомлены о тонкостях семейных отношений многих молодых пациентов еще до того, как те переступали порог врачебного кабинета.

Со мной они не хотели иметь никакого дела и сразу же требовали заменить им нарколога, потому что я – белый, никогда не смогу понять черного. Для большинства из них белый человек по определению был расистом. Однако директор клиники не всегда шел навстречу их требованиям.

Большинство из них – молодые чернокожие парни лет двадцати-двадцати пяти. Они торговали травой или кокаином, стоя на перекрестках или возле бакалейных магазинов, пока их не накрывали переодетые полицейские. Потом судья, как правило, давал им срок условно и направлял на принудительное лечение. Эти парни не только продавали, но и сами курили траву. (А на нарко-точке уже стоял новый продавец.)

Понятно, что в клинику эти ребята приходили обозленными, – им было стыдно, что такого крутого парня, драгдилера, который ничего не боится, заставляют из-под палки лечиться. К тому же они себя не считали наркоманами, потому что «в гетто траву курят почти все».

Некоторые из них под нажимом переставали курить марихуану, но продолжали ею торговать. Приходили они к нам «на лечение» в дорогих кожаных куртках, с золотыми массивными цепями, с фиксами из белого золота на зубах – это в «гетто» считалось особым шиком.

Почти все они были хроническими наркоманами, потому что курили траву лет с десяти. Если переставали курить, то начинали крепко пить водку и виски.

Эти парни не скрывали своего пренебрежительного ко мне отношения. Они выросли на улице и были street smart (обученными жизни на улице), а я был book smart (книжный умник). Между street и book – пропасть.

Помню одного из них – Джеймса. Это был очень злой парень, глядел на меня исподлобья, выставив вперед широкую нижнюю челюсть.

– Да, я курю. Но я уже не продаю траву, понимаешь, док? Это для меня большой шаг. Ведь продавать траву – моя профессия, мой хлеб. И ты обязан меня похвалить, а не тыкать мне в лицо бумагу, где написано, что у меня моча «грязная». Извини, док, но ты ни черта не понимаешь в реальной жизни.

Однажды в разговоре Джеймс упомянул, что когда-то недолго работал в одной фирме по благоустройству парков и эта работа ему нравилась. Я тогда решил потратить на него лишних полчаса: позвонил в агентство, помогающее с трудоустройством бывшим заключенным. Расхвалил им Джеймса, сказал, что он специалист по благоустройству парков и редкий садовод. Ему назначили интервью – в одну фирму требовался работник на полставки. Я пообещал Джеймсу, что помогу ему и с резюме.

Джеймс подозрительно покосился на меня и, что-то пробурчав, ушел. А минут через пятнадцать неожиданно вернулся и тихо постучал в дверь моего кабинета.

…– Моя мать была проституткой, курила крэк. Отца я никогда не знал. Меня растила бабушка. Когда я приходил к матери, там всегда были мужчины – ее клиенты. Мать меня ненавидела, говорила, что зачала меня помимо своей воли – ее изнасиловали… Когда мне было 11 лет, две мои старшие кузины сексуально надругались надо мной…

Все это Джеймс рассказывал, сидя на стуле, глядя перед собой в стену, и даже не вытирал крупных слез, катившихся по его скуластому лицу.

– Когда я первый раз вышел из тюрьмы и вернулся домой, мать даже не обрадовалась мне. Она была с новым е…арем. Я не увидел нигде в ее квартире моей фотографии…