благородного шелка на весну и осень, были льняные на лето. И все без

исключения они были серые. Серые – в смысле цвета, а не в смысле того

бутика, в котором были приобретены. Здесь был костюм серо-коричневый, и

серо-голубой, и серо-зеленый, а также мышино-серый, серый в рубчик, в

полосочку, елочку и в серые конопушки.

Киреева была озадачена. Нет, она ничего не имела против этого чудного

универсального цвета, но все же ей хотелось, чтобы они предстали перед жюри

яркой парой, а не умеренно скромной, как интеллигенты из провинции.

Сама она одела маленькое темно-синее, почти черное, платье из

велюрового трикотажа с кружевным воротником-стойкой под самое горло. Но

платье имело спереди кокетку из тончайшей паутины синего шифона,

достаточно глубокую, чтобы мужской взгляд не сразу мог от нее оторваться, а

тесные шифоновые рукава до самых запястий дополняли интригующую

картину. Платье едва закрывало колени и сидело на ней изумительно.

– А где у вас рубашки? – оптимистично спросила его Надежда, которая не

торопилась признавать свое поражение и все еще рассчитывала соорудить ему

образ из подручных средств.

Лапин гордо раздвинул соседнюю створку и махнул рукой в сторону

ослепительно белых сорочек, которых было еще больше, чем пиджаков. Ни

тебе черных, ни тебе красных, ни тебе в полосочку-клеточку.

– Галстуки показывать? – спросил он самодовольно, расценивая ее

молчание, как комплимент.

– Скажите, Иван Викторович, а что-нибудь еще из одежды у вас есть?

Что-нибудь менее… официальное? Что-нибудь поярче? – спросила его Надя с

жаркой надеждой в голосе.

Лапин обиженно проговорил:

– Что я вам, прощелыга какой-нибудь, чтобы как попугай одеваться?

– Ну почему обязательно – как попугай? Просто иногда можно позволить

себе небольшую вольность, – рассудительно отвечала она, проникнув в глубину

шкафа и обнаружив там нечто интересненькое.

Там, на задворках, тосковали неформатные вещи, по счастью, не

изгнанные хозяином насовсем. В числе прочего нашелся и черный замшевый

пиджак, и песочно-рыжие тонкой шерсти брюки.

– Я это не одену, – заартачился Лапин, но Надя умела быть вкрадчивой.

– Ну, Иван Викторович, ну дорогой, вы только примерьте, а если не

понравится, то и не надо, в сером костюме будем зажигать.

Она вышла, чтобы не мешать мужчине переодеваться, а потом снова

вошла, и, осмотрев его с ног до головы, все равно осталась недовольна. К чему

вообще тут этот глупый галстук? Надежда решительно произнесла:

– Иван Викторович, у вас цепочка золотая есть? Толстая? Должна

иметься, вы же в перестройку наверняка пальцы гнули. Нужна цепочка, нужна

печатка. Есть?

Лапин, конфузливо жмурясь, порылся на полке с водолазками и

джемперами и извлек из глубин футляр, из которого достал толстенную золотую

цепь и перстень-печатку.

– Супер! Настоящие вериги, – одобрила Киреева. Она тут же заставила

его снять галстук и взамен него надеть эти «вериги», расстегнув пару пуговиц.

Потянула его к зеркалу и придирчиво их обоих осмотрела. Лапин выглядел

непривычно, но об этом потом. Чего-то все еще не достает для завершения

ударной мощи его нового образа. Так, чего не достает?.. Черный замшевый

пиджак, песочные брюки, черный кожаный ремень, ослепительно белая

рубашка с расстегнутым воротом, из-под которого проглядывает золотая цепь.

Печатка на мизинце.

В чем же дело? Да в тебе, Надя, в тебе! Цвет волос не тот. Не подходит

твой «темный мед» к его песочным брюкам, не тот оттенок. Нужен контраст,

нужна морковка. В смысле, волосы нужно перекрашивать в лисий цвет, без

этого никак. Да и его прическа никуда не годится.

– Едем в салон, – приказала Надежда, – будем вам стильную стрижку

делать.

– Что вы придумали? – попытался возмутиться Лапин. – У меня отличная

стрижка, делал ее неделю назад, за большие деньги, между прочим.