Синдия обернулась к Павлу, чтобы сказать: «Пошли скорее!», но увидела, что парень словно окаменел, а его лицо побелело, глаза сузились и из серых стали чёрными, как грозовая туча, и в них как молнии вспыхивают ненависть, ярость и ещё что-то, до боли знакомое, но необъяснимое.

Павел неожиданно резко высвободил свою руку из пальцев Синдии, когда она попыталась на всякий случай придержать его, подбежал к стройке и крикнул:

– Ты, вонючий ублюдок! Что, самый крутой тут, да? Нажрался с утра, и всё тебе можно? А ну заткни свою сраную пасть и не смей тут материться! Тебя здесь никто не боится, и, если ты ещё раз высунешься, я тебя в бетономешалку закатаю!

Не дожидаясь, пока ошалевшие рабочие соберут в кучку похмельные мозги и решат, стоит или нет затевать стычку с таким «быком», Синдия прихватила Павла за руку со словами: «Высказался, пошли!» и поспешила к стоянке, зная, что Павел пойдёт за ней. Под пальцами она ощущала затвердевшие шары-мускулы, и шёл Павел неохотно. Уже на стоянке Синдия увидела, как сквозь загар на лице у парня проступает меловая бледность, глаза совершенно бешеные, а руки подпрыгивают.

– Ты с ума сошёл? — набросилась на него Синдия. — Что ты опять вытворяешь? Чуть с алкоголиками не подрался! Меня они тоже достали, но эта проблема решается по-другому: я разыщу хозяина стройки и устрою у него проверку кадрового состава…

– И что, после твоей проверки они на «Боржоми» перейдут? Да если их турнут, они с горя нажрутся до соплей, а потом до утра всему району будут рассказывать, как их, бедняжек, ни за что обидели! Их можно остановить только одним способом! — выпалил Павел с такой ненавистью, что Синдия отшатнулась и подумала, как мало она, в сущности, знает о своём соседе Павле Уланове, в литературе — Тао Брэкстоне. Вздохнув, она ответила:

– Ты рассуждаешь совсем как Рейнмен. Это он созывает всех под свои знамёна под лозунгом «Всех выродков на ножи!».

Павел был в курсе письма Рейнмена в «Мозаике». Синдия рассказала ему, что они с Иветтой и Антоном попытались вступить в эпистолярный диалог с «человеком дождя».

– Парень на крайность пошёл, — хмуро ответил Павел, сверля взглядом свои ботинки. — Довело его до точки, что этим уродам никак глотки не заткнёшь, да никто и не пытается. Ты его письмо внимательно читала? Я думаю, ты всё правильно понимаешь!

– В такие моменты я даже боюсь за тебя, — Синдия устало опустилась на капот БМВ и вытащила из сумки сигареты.

– Тебе бояться нечего, — Павел сел рядом с ней, скрестив руки на груди и обхватив ими своё тело. — Это пусть всякая шваль боится. А тебе я никогда и ни при каких обстоятельствах не причиню вреда.

– Держи себя в руках. Хоть немного!

– А я держу! — внезапно Павел рассмеялся. — Знаешь, как у меня возле ПТУ руки чесались взять обтирочную ветошь из багажника и этим бабам их боевую раскраску размазать? А я был сама деликатность и даже не переломал все кости салабонам. Так что я — сама сдержанность, не так ли?

– Пашка, с тобой с ума сойдёшь.

– Ты думаешь? Кстати, купи по дороге свежую «Мозаику», вдруг там ваш герой опять появился!

«Итак, моё прошлое письмо вызвало целую бурю эмоций в рубрике «Нам пишут». Как ни цинично это звучит, но я рад, что читатели хотя бы ненадолго оторвались от извечных проблем взаимоотношений подростков, которые принимают пубертатные изменения за настоящую любовь… ну ладно, это я язвлю. Я пишу, чтобы кратко пройтись по ответам на моё письмо. Чёрная Молния, возможно, тебя осудят за твоё категоричное отношение к «бедным страдальцам», пропившим последние мозги и юным школьным «бригадирам», которые не могут жить без пива, а мамы им денег на пенный напиток не дают, вот и приходится сшибать гривны у малышей. Но я с тобой согласен. Узнай я несколько лет назад, что у моей младшей сестрёнки какой-нибудь ублюдок вымогает обеденные деньги, я бы с ним потолковал накоротке, и он полгода мог бы пить только бульон через соломинку. А таких «выходных дней» на набережной я видел несметное множество и удивляюсь: почему люди, которые приходят туда отдыхать, не поставят на место оборзевшее мурло? Боятся? Или не хотят мараться в грязи, в которой скоро захлебнутся?

Одинокий голубь, с чего ты взял, что я умею только говорить красивые слова? Понятно, ты судишь обо мне только по первому моему письму, и почему-то решил, что это просто попытка «выпендриться», хвастовство. Если бы ты хорошо меня знал, ты бы так не подумал. Уверяю, я хорошо знаю всё, на что способен и трезво оцениваю свои силы. Так, например, когда я говорю, что объявляю войну гопоте, я чётко знаю, что смогу качественно нейтрализовать любого выродка, даже тех, кто считает себя самыми крутыми и непобедимыми. И я могу сделать весомый вклад в очистку общества от «тормозов демократии», потому что на грязи её не построишь: слабоват фундамент. И вообще, ты меня обвиняешь в неискренности, а сам ты был на 100 процентов откровенен? Может ты, как большинство обывателей, пасуешь перед проблемами, ждёшь, пока их решат за тебя, и прикрываешь это красивыми словами? Я-то реально оцениваю свои возможности, и какими средствами смогу добиться цели. А вот ты можешь сказать то же самое о себе?

Леди Вейдер, я имел в виду именно то, что ты предполагала. Если в доме развелись тараканы, что ты делаешь? Стараешься перевоспитать их или убедить уйти по-хорошему? Вряд ли. Скорее всего, ты выводишь их «Рейдом» или «Раптором». А чем те, о ком я говорил, отличается от тараканов? Заслуживает ли жизни подонок, который калечит пенсионерку, добывая себе деньги на водку и дозу? Достоин ли жизни тот, кто готов избить или убить человека, чуть задевшего его? Достойны ли жить те, кто толпой нападает на одинокого прохожего просто от скуки и нечего делать, или ломают скамейки, сшибают урны и всё расписывают своим любимым словом из трех букв? Имеют ли право жить те, кому кроме бутылки или шприца ничего больше не нужно? И если с ними ничего нельзя поделать законным путём, то что делать? Мой ответ ясен, и те, кто не боится смотреть правде в глаза, согласятся со мной.