Тьфу-ты, пропасть.

Я заглянул в гостиную, кивнул Вальке:

— Какие люди! Валькинштейн! Как тебя сюда занесло?

— Долгая история, Герман Сергеич, — улыбнулся юноша.

— Ладно, я тогда переоденусь сейчас и приду, ты уж подожди меня ещё немножко.

— Без проблем, Герман Сергеич.

Я направился в спальню. На душе было гадко.

Ведь если подумать: за что я мщу этой девочке? За то, что взяла меня в оборот? Да сейчас все так делают! Дарвинизм, естественный отбор. Выживает приспособленный. И вообще, мало ли кем я мог оказаться. Был бы каким-нибудь беспринципным, циничным гадом, кинул бы её в итоге ради другой, помоложе… и осталась бы девчонка ни с чем. Вот она и подстраховалась… К тому же, 30 лет — это у них всё-таки какой-никакой, а возраст. А у Маришки, кроме красоты ослепительной, за душой-то ничего особого нет. Институт закончила с грехом пополам, потом работала полгода у брата на фирме, да и кем, секретаршей… А ведь всем хочется хорошей жизни, спокойной, в достатке. В смысле, людям. А ей, может, детей хотелось… Мы об этом никогда не говорили, но кто её знает…

Более того, в конечном счёте именно циничным гадом я и оказался. И кинул, пусть не ради другой, а вообще, вместе со всем миром. Улёт же, завтра на Шипиловской. Тут, понимаешь, Миры спасать надо, тут не до личной жизни. А я опустился до мести… Измельчал ты, Герман Сергеич, как есть измельчал. Пожалуй, надо тактику получше продумать. В конце концов, я ведь Паладин! Воин Света, Рыцарь в сияющих доспехах! Должен быть благородным и всё такое. А что вместо этого?

— Герка! Ужин стынет! И чай я заварила! — крикнула Маринка из гостиной.

Я рассеянно поглядел на своё отражение в зеркале и поскрёб заросший трёхдневной щетиной подбородок. Затем извлёк из шкафа чёрное кимоно с золотыми драконами и, примерив, подмигнул своему отражению. Отражение состроило недовольную гримасу. Тогда, тяжело вздохнув, я переодел нелепый наряд на классические левайсы, белую футболку и красно-клетчатую рубашку навыпуск. Пусть лучше так, скромненько и не на выставку.

— Иду, Мариш!

…

Потом сидели в гостиной. Я поужинал, и теперь мы втроём пили очень недурной пуэр. Что поделать: как я уже говорил, я немного гедонист. Хочется иногда пожить со вкусом. Посидеть вот так вот, расслабившись, попить чаю или чего покрепче. Посмотреть телевизор, в конце концов, а лучше — какой-нибудь хороший фильм, вроде того же «Привидения». Помню, Маринка по моей просьбе полгода ходила, стриженная под мальчика, а-ля Молли Дженсен… Приятные воспоминания.

Впрочем, на этот раз голова никак не желала заполняться подобными благостными мыслями. Было как-то тоскливо и пусто. Я смотрел на этих двоих, весело болтавших о чём-то отвлечённом, и думал: смотри, Герман Сергеич — такой могла бы быть твоя семья. Если бы Катя и Игорёк остались живы… Игорьку бы сейчас было 18, но Валька выглядит моложе своих лет, так что… А Катя, конечно, выглядела бы старше, но… разве это важно? Нет, не это. Важно то, что они сидят сейчас перед тобой, эти двое, Дух и человек.

Первого ты самолично отправил на смерть, чтобы перекроить по своему лекалу, для своих целей, и будущее его туманно.

А вторая завтра станет вдовой.

У тебя нет никого, кого ты мог бы назвать родным — человеком ли, Духом ли. У тебя есть Первый, Великий Магистр, которого ты всегда почитал как брата. Первый, которого ты всегда считал причиной смерти твоей Кати и твоего Игорька, пусть и косвенной причиной, — потому что настоящей причиной стал ты сам. То, кем ты был. Твоё собственное упрямство, упрямое желание того, о чём ты сейчас думаешь, — семьи.

Наверное, это карма. Нужно просто смириться и жить дальше. В конце концов, нельзя забывать об Искажённом, который способен пустить под откос не только тебя, но и, потенциально, самое Исток. А это, согласись, не фунт изюма. И твои печали по сравнению с этим — ничто.

— Герман, вы же с Валей хотели о чём-то поговорить? — вдруг вспомнила Марина. Ну правильно: дело-то вроде срочное было, а вместо этого мы уже битый час тут чаёвничаем и болтаем ни о чём.

— Да, верно… Всё правильно. Идём, Валёк. Вон, видишь — дверь? Это мой кабинет. Ступай туда, я догоню.

Валентин кивнул, не задавая вопросов. Умница, далеко пойдёт.

Он был уже возле кабинета, когда Маринка схватила меня за руку:

— Гер… Ты мне не нравишься.

— Ну прости, детка, старость — не радость. И вообще…

— Да нет же, дурак! Что с тобой творится? Ты сам не свой с тех пор, как пришёл с работы. А теперь ещё этот парень… О чём он хочет с тобой поговорить? Герка, мне как-то не по себе. Я боюсь. Ты ведь ничего от меня не скрываешь, правда? Ты ведь всё мне говоришь? Ты ведь сказал бы мне, если бы случилось что-то неприятное, что-то плохое? Не держи меня за идиотку, я же вижу, по лицу твоему вижу!

— Ну ладно, хватит. Мне надо идти, — я решительно усадил её на диван и направился к кабинету.

— Герман! — крикнула она мне вслед не обиженно даже — отчаянно.

Я не обернулся.

Ты всё равно больше ни на что не способен, Кастальский. Тебе всё равно нечего ей сказать.

…

Валентин дожидался меня в кабинете, уютно устроившись на моём диване.

— Хорошо тут у вас, Герман Сергеич, — сказал он, пока я запирал дверь. — Только атмосфера… нездоровая.