— Наш мир исполнен страданья, но в то же время и любви, — теребя русую косу, размышлял о своем Пантелеймон Никанорович. — Ни того, ни другого мы одинаково не замечаем, и все же на большом масштабе они уравновешивают друг друга, позволяя всем нам надеяться на лучшее.

Потом появился Толстокожин с лицом Михаила Африкановича. Извиваясь всем телом, он пытался натянуть зауженные хипстерские брюки, а когда это не получилось, оглушительно шлепнул себя по голым ляжкам.

Капралов открыл глаза и понял, что звонит телефон.

— Наверно, думали, я не позвоню? — услышал он Толстокожина. — Ну что, готовы к кульминации? Ровно в семь за вами придет машина! Ждите!

Он поморгал, чтобы убедиться, что это не продолжение сна, встал и пошел к окну.

За день весеннее солнце натопило из снега и льда ручеек воды, и тот, не подозревая, что гравитация ведет его прямиком в сточный колодец, весело бежал вдоль бордюра детской площадки. Перед ручейком, спиной к Капралову, на корточках сидел мальчик лет шести. Капралову не было видно, чем тот занят, и казалось, что он просто разглядывает воду. Но вдруг рядом с мальчиком показался сложенный из листа писчей бумаги кораблик — потоком его протащило несколько метров, и он уткнулся в прутья стока. Мальчик сел на бордюрный камень и стал тереть глаза.

— Давай построим плотину! — сказала бабушка, наблюдавшая за ним с площадки.

— А что это?

Кораблик тем временем начал по частям просачиваться в канализацию.

— Я покажу.

Бабушка соорудила запруду: перегородила всяким мусором ручей и сделала из снега берега. Вода быстро нашла старое русло, но теперь ей приходилось наполнять и импровизированный пруд.

Скоро новый кораблик покачивался на почти спокойной воде.

— Что же я делаю! — вслух сказал Капралов. — Господи, ведь на самом деле я ничего не делаю!

Он понял, что осталось еще одно дело, оделся и побежал голосовать.

8

Окрыленный своим неожиданным и смелым поступком он прибыл в Большой Кремлевский дворец.

В Георгиевском зале свет разлапистых золоченых люстр отражался от художественного паркета, заливал щедро украшенные лепниной белоснежные колонны и сводчатые потолки. Под вмурованными в стены мраморными досками с именами тысяч георгиевских кавалеров по случаю Входа Господнего в Иерусалим стояли вазы с ветками вербы. Тихо играла классическая музыка. В масштабах зала людей было не много, человек сто в темных костюмах, прячущихся в стенных и оконных нишах; некоторых Капралов узнал — в основном они подвизались на ниве культуры.

Он озирался, соображая, не пропустил ли случайно чего и как теперь быть, и наконец увидел показавшегося из аванзала распорядителя, в котором угадал Толстокожина. По торжественному случаю начальник отдела эвристического прогнозирования надел свой самый приталенный костюм и самый голубой галстук.

— Уважаемые доверенные лица! — громко объявил он и вполголоса добавил: — И вы, Лука Романович. — Лица обратились к Капралову. — Все готово к церемонии. Прошу следовать за мной.

Он распахнул двери в торце зала.

— Поднимайтесь сразу на галерею.

Почти круглый небольшой Владимирский зал был заполнен до отказа. На правом фланге лицом к невысокому помосту бесформенным каре толпились аналитики и консультанты в клетчатых пиджаках и ярких рубашках. Многие по особому случаю надели галстуки в затейливых огурцах. Немногочисленные женщины, наоборот, облачились в немаркие пиджачные пары. Левую сторону занимала фаланга начальников отделов и штатных сотрудников, первые впереди, вторые дышат им в затылки. Посередине в сшитых на заказ костюмах свиньей построилось начальство: от руководителя администрации на острие клина до глав управлений и советников в последней шеренге. Крупный мужчина, художественный руководитель Большого театра, поднял руку, художественно повел ею над головой, и откуда-то грянул Коронационный марш Чайковского.

Когда музыка стихла, бесшумно распахнулись сверкающие золотом двери в Святые сени, на пороге появился знакомый всем человек и зашагал в зал, опустив взгляд.

Музыку включили снова. Идущий приободрился, на его лице проступила улыбка.

— Даже сегодня опоздал! — с восхищением заметил человек слева от Капралова.

— Была бы трансляция, то бы не опоздал, — послышалось сзади. — Плут Кратович презирает каждого по отдельности, зато любит народ.

— Поэтому и мы его любим, — сказал кто-то еще.

— Да, да, да, — зашелестели доверенные лица.

Человек внизу тем временем взошел на помост рядом с трибуной, на которой, только теперь заметил Капралов, в шеренгу стояли все семь частей царской матрешки. Он отечески улыбнулся залу, обвел ласковым взглядом галерею, коротко кивнул нескольким особо приближенным и медленно собрал матрешку.

— Надеюсь уважать и охранять права и свободы человека и гражданина, соблюдать и защищать Конституцию, защищать суверенитет и независимость, безопасность и целостность государства, верно служить народу!