— Разумеется.

— Может быть, с помощью веры?.. Что могло быть для него главнее?

— А говорите, не понимаете, — удивленно заметил Ашкердов. — Близко, можно сказать горячо. Сегодня мысль, что веру можно куда-то вложить, кажется наивной, но в начале прошлого века материальный мир и мир идей еще не разделились, они по сути были частями одного реального мира.

— Но все-таки это не вера?

— Нет. — Профессор прихлебнул чаю. — Для царя, может, главнее ничего и не было. Но ведь это не он решал. Да и не стал бы Николай этого делать.

— Почему?

— А потому. Для него вера была вещью отнюдь не абстрактной. Это сейчас верят, а сформулировать не могут. Он был человек набожный. И глава церкви к тому же. Думаете, он стал бы молиться на деревянного идола? Это язычество и святотатство. Веру он понес бы в церковь.

— Пусть так. Но вы знаете, о чем речь?

— Откуда ж мне знать! Меня там не было… Но, разумеется, есть соображения.

— Поделитесь?

Ашкердов поднял руку и погрозил Капралову пальцем.

— Так это не работает, не обессудьте. Все думают, что философы дают ответы. А вдруг я ошибусь?.. Нет, мы задаем правильные вопросы. Разве это не лучшая помощь?

Капралов понуро опустил голову.

— Главный вопрос такой. Почему вы решили, что именно веру считал самым главным и требовал вложить в матрешку Распутин? Восстановите ход своих мыслей. И учтите вот что: вера не возникает на пустом месте. Без нее здесь, конечно, не обошлось, но главное это не она.

Ашкердов замолк, хитро улыбаясь. Капралов посидел, подбирая слова, потом сообразил, что аудиенция закончена, и встал.

— А что будете делать, когда разберетесь? — спросил философ.

— В каком смысле?

— Ну, узнаете вы историю матрешки и зачем она, а дальше? Напишите в блоге? Попробуете им помешать? Или помочь, я не знаю… В чем смысл вашей суеты? Вот Жуковский на инаугурацию хочет, это я понимаю. А вам-то что нужно?

— Я книжку напишу.

— Журналистское расследование, что ли? Ну-ну… Пойдемте, я вас провожу.

Гризелда ждала в прихожей. Ашкердов забрал у нее пальто, помог Капралову одеться и уже в дверях сказал:

— Ваша роль в этой истории — вот единственное, что непонятно мне.

5

Посередине комнаты на первом этаже сталинского здания на Ивановской площади стоял накрытый белоснежной скатертью стол. На одной его стороне сверкала глазурью шеренга тортов, на другой потели полдюжины бутылок шампанского. Кондитер в белом колпаке двигался вдоль тортов, подолгу зависая над каждым, как ребенок над муравейником.

Едва инспекция завершилась, в комнату вошли трое. Первым шел Янис Иванович Куницын, следом за ним похожий на суриката маленький и нервный начальник протокола Водовозов, а позади Вениамин Эдуардович Толстокожин.

— Подготовлены несколько вариантов праздничных тортов, — сказал Водовозов. — Здесь они в масштабе один к четырем. Все в единой концепции.

— А зачем концепция? — удивился Куницын. — Мы ведь выберем один.

— Ну как же… — тихо сказал начальник протокола, — такое событие…

— Хорошо, хорошо!

Водовозов сделал знак кондитеру.

— Мы решили немного отойти от классических рецептов, но обыграть основу, — сказал тот.

— Все они называются в честь королевских особ, — объяснил Водовозов, отечески улыбаясь до несъедобности красивым тортам.

— Перед вами слева направо… — тоже глядя на свои произведения, сказал кондитер и на несколько секунд замолчал, будто ждал, что они сами представятся. — «Эстерхази», «Принц-Регент», «Наполеон», «Баттенберг»…

— Наполеон, — перебил Куницын.

— Простите?

— Я уже выбрал — Наполеон.

У кондитера затряслись губы.

— Вы не будете пробовать?

— Кого? «Принца-Регента»? — Куницын повернулся к начальнику протокола. — Вы бы еще шарлотку в свою концепцию вписали.

— Осталось шампанское утвердить… — пряча глаза, сказал Водовозов.

Куницын обошел стол.

— Разумеется, «Моёт». — Он ткнул пальцем в бутылку «Кристала». — А это вообще уберите! Что люди скажут?! Такое только на яхте Абрамовича подавать.

— Так что, отправить на яхту? — уточнил Водовозов.

Янис Иванович с досадой причмокнул и пошел к выходу. Толстокожин поспешил за ним.

— Я хотел обсудить церемонию, — сказал он в бесконечном коридоре, сразу же приноровившись к темпу начальника. Ширины ковровой дорожки на двоих не хватило, и Вениамин Эдуардович одним каблуком стучал по паркету, а другим бухал по ковру и от колченогого диссонанса покрывался испариной.