Но в 1994 году положение мое внезапно и резко изменилось. Сначала моя дочь Алиетта вышла замуж за венесуэльца и поселилась с ним в Каракасе. Затем мой младший брат, работавший поваром в Государственном совете и в этом качестве неоднократно обслуживавший Фиделя, решил попытать удачу и удрал на бальсе во Флориду, куда добрался после полного опасностей путешествия.

Два члена семьи за границей: этого было достаточно, чтобы относительно меня возникли подозрения. Начальник эскорта полковник Дельгадо вызвал меня, чтобы спросить, знал ли я о намерении моего брата покинуть Кубу. Я ответил, что нет – это было неправдой. После чего Дельгадо мне объявил, что при наличии брата и дочери, живущих за границей, я не могу оставаться на прежней должности: фактически, как я понял, Фидель лично отчислил меня из своего эскорта и первоначально планировал оставить меня в системе МИНИНТа, поскольку мои знания и навыки еще могли быть полезны.

Это было болезненным ударом. Я двадцать шесть лет (1968 года) находился на службе у Команданте, из них семнадцать лет (с 1977 года) в его эскорте, и мне было трудно так вот сразу перевернуть страницу. И тут начальник эскорта предложил мне такое решение. «Слушай, – сказал мне он, – возьми-ка две недели отпуска, чтобы обдумать, в каком подразделении МИНИНТа ты хотел бы служить, а потом снова приходи ко мне». Но по дороге домой, обдумывая сложившееся положение, я пришел к выводу, что, возможно, для меня настал момент уйти из профессии. Мне было сорок пять лет, я достиг в некотором роде предела карьеры, я все пережил, везде побывал. И точно знал, что выше мне не подняться. Так почему бы не выйти в отставку? У военных это можно сделать довольно рано.

Вернувшись домой, я рассказал жене о своем намерении и написал письмо в кубинскую службу соцобеспечения, чтобы заявить о своих правах на пенсию. Через две недели подал прошение об отставке, которое поначалу, как мне показалось, было принято. Однако вскоре генерал Умберто Франсис, начальник Главного управления охраны – службы, обеспечивающей безопасность всех высших руководителей страны, – вызвал меня к себе, чтобы сообщить, что о моем уходе не может быть и речи: «Ты никуда не уйдешь, а уж на пенсию точно!» Уверенный в своей правоте, в абсолютной преданности революции и ценности оказанных мной в прошлом услуг, я не подчинился и заявил о своем праве обратиться, в соответствии с уставом, к вышестоящему начальнику. Я хотел поговорить с Фурри, то есть с министром внутренних дел Абелярдо Коломе Ибаррой. Не имея ни малейшего желания критиковать систему, я просто собирался изложить ему свое желание вернуться к штатской жизни.

Через два дня в мою дверь постучали два подполковника, сообщившие, что генерал Умберто Франсис хочет снова видеть меня у себя в кабинете. Я немедленно выехал на своей машине. Когда прибыл на место, генерал Франсис лично приказал мне пересесть в другую машину, которая отвезет меня «кое-куда», где мы сможем поговорить спокойно… Едва я сел на заднее сиденье белой «Лады», как по бокам уселись двое конвоиров. Потом полковник Лауделио из военной контрразведки СИМ [44] сел впереди и объявил, что мы едем в гаванский пенитенциарный центр. Дело было плохо. Известный под именем «Сьен и Альдабо» по названиям улиц, на которые он выходит, этот центр является самой страшной кубинской тюрьмой: здесь полиция допрашивает уголовников с применением побоев, пыток и самого разного рода жестоких методов.

По нервозности моих конвоиров я сразу понял, что меня ждут крупные неприятности. Но я даже не предполагал, что проблема во мне самом! Я полагал, что кто-то из моих родственников или друзей совершил какое-то правонарушение. Но по прибытии на место Лауделио заявил мне:

– Ладно, Санчес, ты малый умный, мне не придется три часа объяснять тебе, что к чему: ты здесь находишься в качестве заключенного!

Тут я взорвался:

– В чем меня обвиняют?

– Держи себя в руках. Тебе все объяснят завтра.

– Но почему я здесь? – настаивал я.

У меня отобрали брючный ремень, шнурки и бросили на двадцать четыре часа в камеру, не известив о моем аресте жену, которая, не дождавшись моего возвращения, не находила себе места от тревоги.

На следующий день мне «объяснили»: сказали… что я – «изменник» родины и что у них имеются доказательства моего намерения бежать с Кубы. Это была совершенная ложь: такая мысль ни разу не приходила мне в голову.

Потом начались допросы. Тогда я узнал, что, вопреки постоянным уверениям Фиделя, на Кубе практикуются пытки, как и во всех латиноамериканских диктатурах, предшествовавших нашей: в Чили, в Аргентине, в Уругвае и т. д.

Допросы, проводившиеся одетыми в теплые пальто сотрудниками военной контрразведки, шли в маленькой комнатке, в которой был на полную мощность включен кондиционер, а я, как и все заключенные «Сьен и Аль-дабо», был одет лишь в футболку с короткими рукавами. Холодный воздух дул мне в лицо и на грудь. Когда я просил моих палачей немного уменьшить мощность кондиционера, они с насмешливым видом отвечали мне, что крайне сожалеют, но у них нет доступа к системе регулировки, находящейся в соседней комнате. Потом они оставляли меня одного на три-четыре часа, пока от холода ногти и губы у меня не становились фиолетовыми.

Это продолжалось целую неделю. Они добивались от меня признания в контрреволюционной деятельности, очевидно думая, что я сломаюсь и подпишу признание. Но я был так возмущен происходящим со мной, что вообще ничего не подписывал. Один из допрашивавших спросил: «Ты наверняка догадываешься, что находишься здесь по приказу Фиделя?» А через неделю он заявил, что администрация тюрьмы ожидает приказа Верховного Команданте, чтобы узнать, можно меня выпустить на свободу или нет. Так я понял, что нахожусь там исключительно по воле человека, которому служил на протяжении четверти века!