–  Да это же «юнкерсы»!-вырвалось у меня. Разворачивая самолет в сторону фашистов, скомандовал: сто пятый, сто шестой, справа противник… атакуем!

Моя «Чайка», сделав крутой поворот, понеслась к «юнкерсам». Ей навстречу потянулись разноцветные трассы вражеских пулеметов. «Надо подойти ближе», - командую сам себе, но пальцы уже нажали на гашетку, и длинная очередь хлыстом стеганула в сторону вражеского бомбардировщика… «Промазал… Далеко… Спокойно, спокойно», - продолжаю командовать сам себе. Вторая очередь почти вся прошила круглое чрево «юнкерса». Фашист получил полную порцию из четырех пулеметов «Чайки», но не горит и продолжает лететь в общем строю. Мысли в голове бурлят: «Еще бы очередь, да самому жарко: огонь ведут все стрелки "юнкерсов" - надо выходить из атаки. Куда?» И мгновенное решение: бросаю «Чайку» в разворот со скольжением. Это сбивает с толку вражеских стрелков. При таком маневре им непросто взять правильные упреждения для ведения огня по моему самолету.

Повторную атаку начинаем уже звеном: подтянулись ведомые Лященко и Скоробогатов. Фашисты еще плотнее прижимаются друг к другу, отбиваясь огнем своих турельных пулеметов. «Надо бить по незащищенной масляной и бензиновой системе в районе мотора на плоскости [55]», - рассуждаю про себя. Пулеметная очередь ползет к правому мотору фашиста. «Юнкерс» конвульсивно вздрагивает, из правой его плоскости выплеснулся черно-серый шлейф дыма. Бомбардировщик отстает от других и, охваченный пламенем, валится на землю.

Счет поверженным фашистским пиратам открыт. Но где ведомые? По радио передаю команду - пристроиться ко мне. Для надежности дублирую команду покачиванием самолета с крыла на крыло. Справа показался Лященко. А где Скоробогатов? Кручу самолет во все стороны. Но вот сзади вижу «Чайку», а выше - поблескивающих на солнце куцыми плоскостями двух «мессершмиттов». Скоробогатов их не видит. Резко разворачиваю свой самолет наперерез противнику и выскакиваю «мессершмиттам» в лоб. Те лобовой атаки не принимают и отваливают в сторону. Лященко молодец - держится.

Точно чем-то острым резануло по сердцу: вновь вижу впереди «Чайку» Скоробогатова и атакующих «мессершмиттов». Как помочь? Кричу по радио: «Сто шестой, разворот… разворот…» Но поздно. Фашистская очередь режет «Чайку» по фюзеляжу.

С тяжелыми чувствами подлетели к своему аэродрому. Лященко вплотную подстроился к моему самолету. С командного пункта по радио предупреждают о возможной повторной атаке фашистов. Приказываю Лященко садиться первым. Надо прикрыть, ведь совсем еще юный и малоопытный летчик. Самолет ведомого уже катится по полосе, когда делаю последний разворот. Все внимание посадке. И тут вражеская очередь настигает меня, оставив несколько зловещих пробоин в «Чайке». Из-под приборной доски белой пеленой наползал на глаза дым. Стало трудно дышать. Рывком снял летные очки и, не раздумывая больше, выбросился [56] из кабины еще катившегося истребителя, со всего размаху шлепнулся на землю, развернувшись на спину, увидел пикирующие фашистские самолеты. Видно было, как бомбы отделялись от их фюзеляжей. Земля качнулась. Осколки просвистели, срезая ветки с дальних деревьев. Чья-то голова высунулась из кустарника.

–  Сюда! Сюда!
– кричал мне Шостак. Я с разбега провалился в щель.

Когда взрывная волна затихла в гуще леса, неожиданно из щели выскочил Брызгалов и, сорвав с противопожарного щита огнетушитель, побежал к горящей «Чайке».

–  Куда? Назад!
– закричал я.

–  Ложись! Сейчас начнут рваться боеприпасы, - крикнул Шостак.

Рвущиеся патроны еще продолжали со свистом резать воздух, когда мы с Шостаком подползли к Брызгалову. В смертельной конвульсии он повернулся лицом к нам и с виноватой улыбкой что-то прошептал. Нет слов, чтобы рассказать, что творилось тогда в моей душе.

Вокруг нас стали собираться летчики, техники и младшие специалисты, молча отдавая поклон погибшему сержанту. Ко мне подошел Федор Лященко и тихо, так, чтобы остальные не услышали, сказал:

–  Нет младшего специалиста Аванесова.

–  Как нет? А когда ты видел его в последний раз?
– тревожно спросил я.

–  Как только началась штурмовка аэродрома, я подал команду экипажу укрыться в щель, сержант обхватил уши руками и побежал в рощу.

–  Будем искать… Пошли к лесу.

–  Сержант Аванесов… Аванесов!
– громко кричал Ляшенко.

Никто не отзывался. Прошли еще метров сто пятьдесят, [57] засветлела полянка, на которой росли несколько редко стоявших крупных березок.

–  Командир! Смотри, вот там, кажется, что-то чернеет, - показал рукой лейтенант.

Мы подошли ближе и увидели Аванесова. Он стоял у березы, обхватив ее руками, прижавшись к стволу головою.

Лященко побежал к нему, а я остановился поодаль, чтобы не мешать ему в разговоре со своим подчиненным. Они некоторое время молчали.

–  Простите меня, товарищ лейтенант, - дрожащим тихим голосом начал сержант.
– Испугался. Простите.

Лященко по-дружески обнял его и стал успокаивать:

–  От осколков и пуль не бегают. Нужно лучше лежать. Понимаешь, когда человек бежит, то площадь для поражения увеличивается в несколько раз, а осколки и пули летят быстрее, чем лучший бегун.

Я подошел ближе. Аванесов, увидев меня, хотел что-то сказать, но я остановил его, спокойно произнес:

–  Идите к самолету, сержант. Дел у нас сегодня будет еще много.

–  Есть!
– радостно ответил Аванесов и быстро побежал к стоянке.