В Полтавском лагере находилось около сорока тысяч человек.

Бараков не хватало, и часть людей расположилась прямо под открытым небом.

В лагере нас зарегистрировали - записали на специальный бланк фамилию, имя, отчество, год рождения, место жительства до начала войны. Потом разбили на группы и развели по «тысячам». У каждой «тысячи» имелся свой полицай.

Порядок в лагере был строгий. В шесть часов утра нас поднимал на ноги удар гонга. Всех пленных выгоняли во двор. Начинался час так называемой уборки. Ею занимались рабочие команды, набранные из наиболее крепких людей. В обязанности рабочих [84] команд входило также рытье траншей для захоронения умерших.

В семь часов начинался «завтрак». Каждому выдавали поллитра баланды из сгнившего картофеля.

Мы с Виктором едва не лишились своего первого завтрака. Стоя в очереди, тихонько переговаривались, делясь нерадостными впечатлениями от лагеря.

–  Вы что же, ребята, - обратился к нам сосед, - руками баланду собрались есть или надеетесь, что вам ее в тарелках подадут?

–  А что делать?
– спросил Клементьев.

–  Беги быстрее в барак. Там сейчас идет уборка. Полицай на месте. Попроси у него котелок - не откажет.

Виктор ушел. Очередь продвигалась медленно. И вдруг меня словно ударило в затылок. Перед глазами поплыли разноцветные круги, я потерял сознание. Очнулся стоя на ногах. Двое пленных поддерживали меня под мышки.

Вернулся Виктор. Внимательно посмотрел на меня, покачал головой.

–  Лица на тебе нет, Серафим. Отлежаться бы надо.

–  Тут отлежишься, - заметил кто-то, - прямо до могилы. Вы что, из новеньких?

–  Вчера пригнали, - ответил Виктор, - а в плену давно.

–  Ты следи за товарищем, иначе он живым угодит туда, - сосед кивнул головой в сторону траншей.
– Полицаи внимательно смотрят за всеми больными и слабыми. Вон он, гад, легок на помине. Становитесь быстрей в строй.

Только мы заняли свое место в очереди, раздался окрик:

–  Почему, сволочи, строй ломаете! А-а, - лицо полицая растянулось в ехидной улыбке, - новенький доходяга появился. Ты что его поддерживаешь? Отпусти, живо!

Полицейский огрел Клементьева плеткой. А я незаметно пожал его руку, давая понять, что мне лучше. Виктор отодвинулся.

–  Все равно долго не протянешь, - пообещал полицай и удалился. [85]

Получив баланду, мы направились к своему бараку. Но попасть под крышу не удалось. Помещение уже было до отказа забито пленными. Остались у дверей.

–  Пан полицай!
– раздался поблизости голос пленного из рабочей команды.
– В бараке хлопец лежит, встать не может.

–  Давай его на носилки и к траншеям!
– приказал полицай.

–  Так он еще шевелится и трошки балакает. Жалко, живой человек…

–  Я тебе дам, жалко! Неси, говорю! Пока донесете, дойдет. Живых девать некуда - видишь, весь двор забит, а ты с каким-то доходягой канителишься.

Послышался топот ног. Потом тишину прорезал тонкий задыхающийся крик:

–  Товарищи, пожалейте… Я живой… Я встану… Я жить хочу!

–  На том свете поживешь. Даже в раю, за свои страдания, - отозвался полицай и захихикал, довольный своим остроумием.

Больного вынесли во двор. Бледное, без единой кровинки лицо, завалы на щеках, лихорадочный блеск в расширенных от ужаса глазах. Растопленное золото солнца и лазурь неба ударили несчастному в глаза. Он зажмурился, вцепился костлявыми пальцами в края носилок, рванулся из последних сил. Носилки накренились, и пленный упал на землю.

–  У, собака!
– рассвирепел полицай и носком сапога ударил больного под ребро.

Несчастный глухо, натуженно охнул, вскинул затуманившиеся глаза к солнцу и сразу сник.

–  Готов, - заметил один из носильщиков.

Другой потрогал пульс и возразил:

–  Нет еще. Дышит…

–  Давай, чего встали!
– заорал полицай.

Пленного, точно мешок, бросили на деревянные носилки и потащили к траншеям.

–  Видел?
– обратился ко мне полицай.
– Если мало, сходи к траншеям, полюбуйся!

Разыгравшаяся только что трагедия укрепила мою решимость: бежать, и как можно скорее. Я понимал, [86] что с моим здоровьем долго не протяну здесь. Не боялся, что быстро ослабею - я был очень вынослив, - но головокружения и обмороки могли доконать меня. Один затяжной обморок на глазах у полицаев - и не миновать траншеи.

–  Что ж, - оторвал меня от невеселых мыслей Виктор, - думай не думай, сто рублей не деньги. Идем посмотрим, как охраняется лагерь.

Утешительного ничего не нашли. Лагерь в два ряда был обнесен забором из колючей проволоки. Вывешенные на столбах дощечки с черепом и скрещенными костями предупреждали о том, что через проволоку пропущен электрический ток. За забором пленных караулили овчарки. С площадок вышек выглядывали тонкие дула пулеметов.

–  Да-а, охрана по всем правилам, - со вздохом отметил Клементьев.
– Нужно искать какой-то другой способ.