Откровенный русский шовинизм дворяне впитывали ещё за школьной партой. Далеко не рядовой ученик, великий князь Александр Михайлович, племянник Александра II, рассказывая о своих учителях, писал в «Книге воспоминаний»: «Французы порицались за многочисленные вероломства Наполеона, шведы должны были расплачиваться за вред, причинённый России Карлом XII в царствование Петра Великого. Полякам нельзя было простить их смешного тщеславия. Англичане были всегда “коварным Альбионом”. Немцы были виноваты тем, что имели Бисмарка. Австрийцы несли ответственность за политику Франца Иосифа, монарха, не сдержавшего ни одного из своих многочисленных обещаний, данных им России. Мои “враги” были повсюду. Официальное понимание патриотизма требовало, чтобы я поддерживал в своём сердце огонь “священной ненависти” против всех и вся» [3. С. 77–78].

Особую лепту в такое воспитание вносила православная церковь. «Не моя вина была, что я ненавидел евреев, поляков, шведов, немцев, англичан и французов… — признавался в той же книге великий князь Александр Михайлович. — До того, как войти в общение с официальной церковью, слово “еврей” вызывало в моём сознании образ старого, улыбавшегося человека, который приносил к нам во дворец в Тифлис кур, уток и всякую живность. Я испытывал искреннюю симпатию к его доброму, покрытому морщинами лицу и не мог допустить мысли, что его праотец был Иуда. Но мой законоучитель ежедневно рассказывал мне о страданиях Христа. Он портил моё детское воображение, и ему удалось добиться того, что я видел в каждом еврее убийцу и мучителя. Мои робкие попытки ссылаться на Нагорную Проповедь с нетерпением отвергались: “Да, Христос заповедал нам любить наших врагов, — говаривал о. Георгий Титов, — но это не должно менять наши взгляды в отношении евреев”. Бедный о. Титов! Он неумело старался подражать князьям церкви, которые в течение восемнадцати веков проповедовали антисемитизм с высоты церковных кафедр» [3. С. 76–77].

Бациллой антисемитизма были поражены даже иные всеми почитаемые священнослужители. Так, 26 ноября 1906 года Иоанн Кронштадтский, выступая в Михайловском манеже Петербурга на предвыборном собрании Союза русского народа, говорил: «Честь и слава А.И. Дубровину (известный черносотенец, один из основателей «Союза русского народа» и редактор черносотенно-антисемитской газеты «Русское знамя»; один из наиболее усердных организаторов еврейских погромов. — С. А.). Он воочию показал петербургским жидам, либеральным демократам и прочим рептилиям графа Витте, что время их миновало, что началась у нас народная эра, что собрался народ, что “Русь идёт"» [14. С. 422]. Потом, летом и осенью 1919 года, с этим лозунгом «Русь идёт!» погромщики из Добровольческой армии вырезали население еврейских местечек на Украине.

Параллельные заметки. Императорская Россия, начав при Петре с открытия всех границ для иностранцев, желающих переселиться в Россию, преклонения перед их порядками, модами, языком, закончила квасным патриотизмом, еврейскими погромами и откровенным черносотенством, во главе которого стояли полуофициально великий князь Николай Николаевич и неофициально сам Николай II. Аналогичный путь прошла коммунистическая Россия: при Ленине она начала с «пролетарского интернационализма», чтобы при Брежневе-Андропове-Черненко закончить русским великодержавным шовинизмом с русификацией имперских окраин, ограничениями в приёме на работу и учёбу по национальному признаку и, под самый занавес советской власти, реальной угрозой еврейских погромов в обеих столицах. Что это — преемственность политических режимов или неотъемлемая черта, свидетельствующая о вырождении авторитаризма в России?..

В мирные дни межэтническая напряжённость среди петербуржцев проявлялась лишь в обидных прозвищах и мелких, чаще всего словесных, стычках. Однако при всяком крупном социальном потрясении эта таившаяся до времени агрессия мгновенно выплёскивалась наружу.

Когда летом 1831 года столицу поразила массовая эпидемия холеры, на Сенной площади, неподалёку от холерной больницы, располагавшейся в доме Таирова, «народ, — как писал В. Крестовский, — в ужасе метался… подозревал измену, громко говорил об отравах, останавливал экипажи докторов, в которых без исключения подозревал “жидов" и немцев, с яростью кидался на злосчастных сынов Эскулапа, так что “блюстительница общественного спокойствия” ровно ничего не могла поделать.» [17. Т. 2. С. 124].

В ночь на 22 июля 1914 года, спустя два дня после того как Германия объявила войну России, в городе начались волнения. На центральных проспектах разъярённая толпа, охваченная националистическим угаром, сбивала вывески немецких фирм и магазинов, била стёкла, ловила «немецких шпионов» и, наконец, ринулась на Исаакиевскую площадь к посольству Германии. Разгром посольского здания, строительство которого завершилось всего год назад, продолжался несколько суток. Толпа выламывала двери и решётки окон, выкидывала наружу мебель, картины, бумаги, тяжёлые сейфы. Потом говорили и писали, что не устояла и скульптурная группа бронзовых фигур тевтонов с конями — их сбросили на мостовую и утопили в Мойке. «Но в действительности. погромщики сумели сбросить только одного “голого немца” Согласно архивным документам, второго Диоскура и коней позже демонтировали и увезли. Дальнейшая судьба скульптурной группы неизвестна» [7. С. 31–32].

Антигерманский угар охватил и высшую власть. В конце лета Николай II выступил с личной инициативой переименования Петербурга в Петроград, а осенью с его санкции из столицы были высланы почти все столичные немцы. В середине января следующего года, по распоряжению главнокомандующего великого князя Николая Николаевича, выслали тех, кто всё же остался, — ещё пять тысяч человек.

Февральская, а затем Октябрьская революции резко обострили антисемитские настроения среди многих слоёв городского населения — рабочих, солдат, мелких лавочников, офицерства, духовенства, маргинальной интеллигенции. Порой юдофобская глупость доходила до смешного. Так, в 1917-м по Петрограду гулял лозунг — «Долой еврея Керенского, да здравствует товарищ Троцкий!» [27. С. 165]. Сам Лев Троцкий любил с восторгом рассказывать, что простые солдаты считают его русским, а Ленина — евреем [5. С. 87]. 3 мая 1918 года Максим Горький с горечью писал в газете «Новая жизнь»: «…вокруг нас мы видим немало так называемых “культурных людей”, это люди очень грамотные политически, очень насыщенные различными знаниями, но их житейский опыт, их знания не мешают им быть антисемитами.» [12. С. 143].

Отзвуки тех юдофобских страстей можно отыскать во многих записях петроградцев революционных лет. Вот, к примеру, «Дневник 1921 года» поэта Михаила Кузмина: «Молодые актёры ходят. Много приятных, высокого роста, хотя наполовину жиды» [17а. С. 436]. А вот свидетельство уже упоминавшегося историка Соломона Волкова: «Помню, каким шоком было для меня обнаружить при разборке архива скончавшегося в 1971 году ленинградского музыковеда и композитора Валериана Богданова-Березовского, которого я знал безупречным джентльменом, его дневниковые записи начала 20-х годов о разговорах с молодым Шостаковичем на тему о “жидовском засилье” в искусстве. (Теперь эти записи частично опубликованы.) Зрелого Шостаковича заподозрить в антиеврейских настроениях, разумеется, невозможно: о его непримиримом отношении к антисемитизму говорят многочисленные свидетельства. Как вспоминал Лебединский, слово “антисемит” было для Шостаковича равносильно ругательству или определению — “это не человек”» [10. С. 556–557].