И только тогда, когда я сказала про эти золотые руб-

ли, я почувствовала, что комендант начинает верить мне. Верить, но еще

не доверять.

Нельзя терять времени, и я бросаюсь к нему:

– - Умоляю, разрешите мне свидание с Иваном. Как же так, Советская

власть нас преследовала, теперь вы, наши освободители, начали...

Но слова мои не очень действуют.

– - Вспомните,--снова обращается ко мне немец -- какое белье было у

вашего мужа?

Как же не вспомнить, когда я сама на дорогу штопала Максиму рубашку!

– - Голубое, на правом рукаве ниже локтя штопка.

– - Хорошо, -- неожиданно говорит немец, -- свидание я разрешу, но

отпустить не могу.

И он распорядился, чтобы привели Ивана.

Я содрогнулась, когда увидела его. Он был страшно грязный, оборванный,

в чужих рваных ботинках. И тут словно какая-то сила подняла меня и толкнула

ему навстречу. Кинулась ему на шею, начала целовать, плакать.

– - Боже, почему ты здесь?! -- реву я в голос.
– - За что нас так

преследуют всю жизнь!
– - а сама тихонько спрашиваю:

– - Что делать дальше?

Он так же тихонько отвечает:

– - Проси.

Увели Ивана. Бросил он на меня взгляд -- долгий, понимающий, словно бы

прощался со мной, с товарищами. И я опять кинулась к немцу. Сую ему в руки

характеристику, подписанную Лантухом.

– - Прочтите, герр комендант, и вы увидите, какой это замечательный

человек.

– - Вижу, вижу, -- говорит не так сухо, как раньше, комендант.
– - Вы

хорошие люди, но есть же среди украинцев и плохие, коммунисты, партизаны,

потому и к вашему Ивану такое отношение.

Тут вошел какой-то пожилой офицер в форме "СС", видно, начальник

коменданта. Они поговорили о чем-то по-немецки; я почувствовала, что речь

идет обо мне и эсэсовец соглашается с комендантом.

– - Мы бы отдали вам Ивана, -- сказал комендант, когда эсэсовец вышел,

– - но документы на него уже отправлены в пересыльный пункт.

Это значило, что я опоздала,-- завтра Ивана повезут в киевское гестапо.

Я взмолилась.

– - Разрешите мне самой пойти за ними. Я думаю, что там тоже есть

благородные люди.

И комендант разрешил.

Все складывалось так удачно, что я даже не верила своему счастью. Мы со

свекровью отправились в пересыльный пункт. Немец-офицер распечатал пакет,

удивленно покачал головой, но ничего не сказал, отдав мне бумаги Ивана.

Вышел ко мне Иван. Вернули ему одежду.

– - А золото вы должны оставить,-- предупредил комендант.
– - Приказ

фюрера.

Иван, как только мы отошли от лагеря, сказал:

– - Надо скорее освобождать Жоржа. Пропадет. Здесь у него слишком много

знакомых.

Дудкин работал раньше в этом лагере и за отказ выехать в Германию был

приговорен к расстрелу. Но ему удалось бежать. Чтобы его не узнали, по

совету Кудри он обмотал лицо шарфом и старался не выходить из барака.

Максим в тот же вечер разработал план освобождения Жоржа. Идти за ним

должна была Женя Бремер. Она получила пропуск за Днепр и явилась в лагерную

комендатуру. Женя была "фольксдейч", и разговор с ней был иным. Ее

приветливо встретили, особенно когда узнали, что она пришла сюда в поисках

сына -- "бедного немецкого мальчика Адольфа, мобилизованного большевиками,

который сейчас томится в лагере вместе с этими ужасными украинцами".

План Максима удался. "Бедного Адольфа" искали офицеры, фельдфебели,

солдаты и, конечно, не нашли. Женя плакала и, уже прощаясь, как-то вскользь,

словно бы вспомнив что-то не очень важное, обронила, что здесь сидит еще

один украинец, невинный человек, муж ее подруги немки, и назвала фамилию

Жоржа. Дудкина выпустили из лагеря. Еще один выкарабкался из пропасти.

Выкарабкался, чтобы назавтра опять шагать над бездной.

Снова оперный театр

У Кудри был большой праздник -- связь с Центром все же удалось

установить. К нему прилетели из Москвы два связиста. С ними он передал

важные сообщения Центру. Между прочим, он докладывал, что первого мая одна

из его групп организовала крушение эшелона с боеприпасами и войсками на