И надо же так случиться, что через несколько дней в дом Марии Ильиничны

постучались и, назвав условный пароль: "Чи здесь живе Иван Данилович?",--

вошли двое наших разведчиков. Это украинские чекисты позаботились о Максиме

и прислали ему денег. А когда они попрощались, в дверь снова кто-то тихонько

стукнул. Мария Ильинична открыла. На пороге стоял грязный оборванный мальчик

и держал в руке смятую бумажку.

– - Ты что?

– - Вам от Ивана Даниловича.

Ноги у нее подкосились, когда она прочитала несколько слов, наспех

написанных карандашом: "Я задержан. Ты, как жена, можешь меня выручить". Она

отогрела и накормила мальчика, и он рассказал, что Иван Данилович был

схвачен жандармами где-то в 80 километрах от Киева, избит и брошен в

Дарницкий лагерь, где находится в специальном отделении полевого гестапо.

Живыми оттуда не выходили.

Две старухи -- мать Груздовой и ее свекровь, и она сама всю ночь

обсуждали, что делать. Решили: надо выручать. Иного мнения был Соболев:

нельзя идти на явную смерть. Мария Ильинична сама отдавала себя в руки

гестапо, могла быть провалена вся организация.

Она еще раз обдумала все и рассудила так: я отвечаю за жизнь Ивана. Раз

он просит -- значит, надо.

Рассказ Груздевой о том, как она выручала Максима, мы воспроизводим с

ее слов.

Смелость города берет

Лишь рассвело, я бросилась к Лантуху -- помните нашего соседа, который

так нетерпеливо дожидался немцев? "С Иваном несчастье, выручайте!" -- и

рассказала ему, что немцы забрали много студентов мединститута, в том числе

и Ваню, бросили в Дарницкий лагерь и должны вывезти в Германию и что якобы я

уже была в лагере и мне посоветовали подать заявление на имя коменданта,

подписанное людьми, знавшими Кудрю с положительной стороны.

– - Ай-ай-ай, -- развел руками Лантух,-- такого щирого украинца забрали.

Нет, Ивана Даниловича мы не отдадим.

И он побежал к соседям, сочинил бумагу, сходил в

домоуправление, и скоро я с листом, в котором свидетельствовалась

полная благонадежность Ивана Даниловича Кондратюка, летела домой.

Идти в лагерь -- это недалеко от Киева -- я решила не одна, а со

свекровью Прасковьей Яковлевной: пусть товарищи узнают, что со мной

случится. Добрались до Дарницы, подошли к охране. По правде сказать, руки,

ноги дрожат, но иду. Прошу полицаев:

– - Пустите к коменданту.

– - Не велено.

– - Даю пятьсот рублей.

– - Проходи.

Вхожу в кабинет коменданта. Чувствую, внутри все похолодело. Но ничего,

беру себя в руки. Рассказываю, что разыскиваю Ивана Кондратюка,-- он шел на

родину, в Мерефу, и, как мне известно, попал сюда.

– - Можете говорить по-русски,--усмехается немец.-- Я долго жил в вашей

стране. Так вы говорите, Кондратюк ваш муж?

– - Муж.

– - Какой же он муж, если уверяет нас, что у него нет жены.

Я даже растерялась.

– - Как это нет?
– - спрашиваю.
– -Я его жена, вот и документы.

И тут меня осенило.

– - Пусть он сам мне это скажет, -- говорю я с возмущением и с ходу

разыгрываю сцену ревности: дескать, если муж меня бросил, то хочу слышать

это от него, а не через немецкого коменданта.

Немец с явным интересом посмотрел на меня. Что поделаешь, женская

логика -- странная вещь.

– - Хорошо, -- недоверчиво говорит комендант,-- предположим, что он

действительно ваш муж. Расскажите, как он был одет, что было у него с собой?

– - Одет в теплое полупальто, зимнюю шапку, в карманах-- камешки для

зажигалок, зажигалки, крестики. Брал, чтобы менять на хлеб.

– - А часы у него были?

– - Да, золотые, наручные.

– - А еще что было у него?

Я мучительно припоминаю: кажется, все сказала, что еще? И тут

вспомнила:

– - Еще были золотые монеты.

– - Где вы их взяли?

– - Достались по наследству от моего отца, расстрелянного большевиками.