закуски не взял, чтоб не разориться, прищелкнул языком - и до

свиданьица!..

Илье Николаевичу стало жарко не только от выпитого чая: от стыда

за министерство просвещения, за свою должность инспектора.

Расплатившись, он кинулся искать учителя. Женщина у колодца

сказала: "Видала. Пошел обедать". Но где именно человек сегодня

обедает, ответить затруднилась. Еще того не легче: оказывается,

учитель на харчах у общества, совершенно так же, как летом пастух:

сегодня его покормят в одной избе, завтра - в другой, послезавтра - в

третьей.

"Кажется, этим человеком дорожат на селе, - с некоторым

облегчением подумал Ульянов.
– Зря бы не кормили!"

Настиг Илья Николаевич лапотника в помещении школы. Назвал себя,

попросил предъявить конспекты уроков.

А инспектируемый возьми и сдерзни:

– Не до конспектов было. На собачьих рысях за казначеем гонялся,

а то и помрешь - не вспомнят... А учительствую вот по какой методе:

"Дитяти лучше быть на конюшне, на кухне, в огороде, чем сидеть над

книгой, мучаясь над абстракциями с мокрыми глазами..."

– Голубчик! - воскликнул Илья Николаевич и удивленный, и

обрадованный. - Да ведь в этих словах Песталоцци - высшая мудрость

нашего живого школьного дела! Вы много его читали?

Учитель улыбнулся, и бородатое его лицо вдруг стало совсем юным,

почти мальчишеским. Сказал мечтательно:

– Кажется, я уже наизусть знаю его записки о воспитании сына, но,

перечитывая, открываю в них новые и новые сокровища... Какой

гениальный педагог! Какой чуткий воспитатель! А этот дух

самопожертвования ради счастья не только сына, а каждого ребенка, всех

детей в мире, кто брошен на дороге жизни и погибает от жестокостей

общества...

Молодой человек умолк, лишь улыбался, смотря куда-то вдаль. Он,

конечно, продолжал говорить, но теперь уже только мысленно, для себя.

А Илья Николаевич не торопил юношу с разговором - молча им любовался.

Наутро, когда в классе собрались ученики, подтвердилось, что

учебный процесс здесь построен с полным знанием дела: грамоте Лука

Лукич обучает, следуя передовой звуковой методе, а не

буквослагательной, за которую еще цепляются во многих школах; уроки

содержательны, интересны; учитель зорко следил, чтобы никто не

оставался без дела, и весь класс дружно трудился с большой для себя

пользой.

Но это было уже на следующий день, утром. А сейчас из-за печки

вышел тот же самый Лука Лукич, но уже не лапотником, а в сапогах, на

нем была сарпинковая косоворотка, подпоясанная цветным шнуром с

кисточкой.

Вид уже приличный. Но одежда была из самого дешевого материала, и

Илья Николаевич понял, что она сберегается для выхода в класс, к

ученикам. Пусти ее в повседневную носку - живо расползется.

Затопили печку, сели к огоньку. Илья Николаевич помешивал

кочергой дрова, и жерло печи гудело от доброй тяги, сияло и

золотилось.

А Лука Лукич стал читать стихи.

Начал он тихо, проникновенным шепотом:

Спасибо, друг.

Мы встретились случайно,

Но для меня так много сделал ты,

Что превзошло все, что хранил я тайно

В душе, как фантастичные мечты...

– Чье это?
– поинтересовался Илья Николаевич.

Тот повел головой - мол, послушайте дальше - и продолжал:

Я не за то тебя благословляю,

Мой добрый, честный, мой отважный друг,

Что если я свободу вновь узнаю,

То, может быть, ценой твоих услуг.

Услуги - вздор! Но ты всю сладость веры

Мне возвратил в успех добра, в людей,

И нет, поверь, да и не будет меры

Любви и благодарности моей!

Илья Николаевич, повернувшись к парню, ждал ответа, и тот, вдруг

смело взглянул ему в глаза, даже с вызовом и как бы с готовностью

вступить в бой, ответил:

– Вы спрашиваете, чьи стихи? Это один наш товарищ, нечаевец. Из