— Это что ж! — поразился Третьяк Борисович. — У ж не хочешь ли, чтобы я не сопровождал тебя? И думать не моги, не пущу одного. Я за тебя перед княгиней в ответе. Да и в Ростове знакомцы из бояр у меня найдутся, словечко замолвить к случаю можно, оно, глядишь, поддержка перед князьями.

— Пустое, — отмахнулся Константин. — Братья решат — бояре супротив не станут. А ты здесь нужен. Ну, как быстро сколотится татарва? Ты, боярин-батюшка, воев собирай, готовь их к делу, то тебе сподручнее. Маменька не заметит моего отъезда. А если спросит — на охоте я, завтрашним днем обернусь.

— Езжай, коли так, задумал ты верно, внучек, — согласился Третьяк Борисович, но не было в его словах уверенности. Долю свою человек выбирает сам, Константин выбрал свою, но едва ли поддержат его двоюродные братья. Княгиня Ксения не только о том обмолвилась, что Глеб гостит в Ростове, — привез он из ханской ставки степнячку, женой нарек, не зря перед тем супружницу свою Агафью в монастырь упрятал. Иные князья пируют, топят горе в вине, ссорятся, бесчинствуют, не зная, чем заняться, как жить под ярмом иноземным; иные подкупом да низкопоклонством, женясь и братаясь с погаными, вырывают друг у друга ханские ярлыки на княжение. Глеб с юности своей угодлив; презрев славное имя родителя, по словам игумена Афонасия: «брашна своя и питья нещадно требующим подавая», — тоже выбрал свою долю..

— Пытайся, внучек, дело доброе, — повторил Третьяк Борисович, — ну а я гонцов в подвластные тебе городки пошлю, бояр потрясу, найдутся по вотчинам охочие люди; мологских да сицких кликну, — они-то ой какие злые на татар. И то: дети павших воинов. С божьей помощью и отобьемся: назад, князь, шагу нет.

— Душа горит сразиться с погаными, — горячо сказал Константин. — Коли выстоим, другие подымутся. Людей от разора избавим.

Недолгой была их беседа, но всё решили; оба думали одно и то же.

Добрая слава у Екима Дробыша. Бороздят речные воды сработанные им легкие, увертливые суденышки — лодии и беспалубные челны, иные и в море выходят — не подводят торговых людей и там. Жить бы ему в почете и большом достатке, да только берет мастер инструмент, когда сходит на него божья благодать, название которой — вдохновенье. В другое время нет краше для него забавы, как сидеть за столом с полной чарой, слушать бывальщины заезжих людей, — а такие к нему наведываются часто: починить ли судно, новое ли приобрести.

И еще радость в доме Екима — белолицая, статная Надзора, лада, нравом незлобивая и покорная. Берег мастер свою радость, и в тот день, когда въехали на его подворье два татарина да монах Мина, ввязался Еким в драку: не стерпел, увидев, как схватил татарин жену; отшвырнул его, крикнул: «Беги, Надзорушка, скрывайся!» И быть бы ему в своем доме порубленным саблями, но всполошился Мина, зная цену мастеру, остановил освирепевших татар. Зато втроем изукрасили они Екима знатно, полумертвого кинули в конский загон Ахматовой слободы.

Двор у Екима завален бревнами и досками, под навесом белеет ребрами остов начатого челна. Воздух насыщен духовитым запахом сосновой смолы.

Сюда, к мастеру, привел ростовского купца Семена Кудимова простоватый, неповоротливый Еремейка.

— Энто вот Семен Миколаич, — представил купца Еремейка. — Торговать судно пришел. Чай, есть у тебя какое?

— Будь здрав, Семен Миколаич, — добродушно поздоровался Еким. Ухмыльнулся, приметив, с каким испугом разглядывал купец его синюшное лицо.

— Стало быть, товар надо переправить, — объяснил купец. — А лодия моя затонула. Такая оказия.

— Слышал о твоей оказии, никому другому но пожелаю быть на твоем месте. Есть у меня суденышко, спущено на воду, на Которосли. Только чем платить-то будешь, купец? До нитки ограблен ты.

Семен Кудимов усмехнулся плутовато: хранился у него на тесемке под рубахой заветный кожаный мешочек.

Когда полоснул его саблей по груди монах Мина, оборвалась тесемка, но не выпал потайной клад на землю, застрял у пояса штанов. Грабители в спешке не догадались ощупать купца, святые духи охранили от беды. Как очнулся купец и почувствовал приятную тяжесть мешочка на животе, помолился благодарно: слава богу, не совсем разорен, есть на что купить товар, снова подняться на ноги. А если молодой безоглядчивый князь Константин велел выдать ему добра из своих кладовых и он не отказался от того, что само в руки идет, в том большого греха Семен Кудимов не видел. Как же без хитрости торговому человеку! Без расчета жить — себя погубить.

— Сговоримся коли — найду чем платить, наскребу, — сказал он мастеру.

На берегу сговаривались. Судно купцу приглянулось: вроде бы внешне и неказисто, и невелико, но сделано прочно, по всему видать, не осадистое, легким станет на ходу. Посреди челна мачта. Поставил ветрило — и в путь, купец.

Мастер много не запрашивал: понимал, в каком трудном положении оказался торговый гость, сочувствовал. Доволен был Семен Кудимов запросом, но не удержался (ох, она, душа купеческая!) от горестного вздоха; догадывался: простосердечный Еким устыдится того вздоха. И как в руку глядел; сам себе показался мастер нелюдем, татем лесным.