Шрифт:
Гитлеровцы опять заговорили по-своему, и красномордый объявил:
— Ми решаль… ожидать половина часа!
— Сколько надо, столько и обождешь!
Гитлеровские вояки присели на обочину шоссе и стали ждать. Худые, заросшие, оборванные, они действительно напоминали волчью стаю, испытавшую и гон борзых, и пулю охотника, и капкан зверолова.
«Кинутся они на меня — что я с ними сделаю? — тревожно подумала Груня. — Их двенадцать образин, а я одна! И не едет никто!»
— Пойдем в плен, баришня! — жалобно сказал красномордый.
— Не канючь! Сиди тихо!
И тут Груня услышала приближающийся веселый перестук колес и фырканье мотора. Из-за поворота шоссе выскочила знакомая полуторка. Груня замахала флажком, приглашая водителя остановиться.
Заскрежетали тормоза, полуторка остановилась, и веселый сержант выскочил из кабинки:
— Что случилось, товарищ ефрейтор?
— Гитлерюги мне сдались, — небрежно сказала Груня. — Двенадцать штук. Вон сидят. А вот тут их автоматы.
— Присватались, значит?
— Присватались. Отвезите их в комендатуру, товарищ сержант, будьте столь любезны, а то мне на них глядеть противно!
— Можно! — охотно согласился сержант. — Это мы быстро провернем. Помогите мне ихние автоматы погрузить в кабинку!
Когда оружие пленных было уложено в кабинку, а сами немцы, повторяя: «Гитлер капут», залезли в кузов, Груня положила на плечо сержанту свою маленькую загорелую руку и сказала:
— У меня еще к вам просьба, товарищ сержант! Возьмите у коменданта справку с печатью, что двенадцать фашистов действительно мне сдались. Моя фамилия Груня Купавина.
— А зачем вам такая справка, товарищ Груня?
— Домой вернусь, мне же не поверят, что я двенадцать фашистов в плен взяла. Вы знаете, дядя у меня есть такой вредный — он без документов ни за что не поверит! Сделайте, товарищ сержант… товарищ Сережа?
При этом Груня посмотрела на сержанта так красноречиво и выразительно, что веселый водитель сразу понял, что сделать придется.
— Сделаю, Грунечка! Ждите! Эй вы, завоеватели, держитесь крепче! Поехали!
Не прошло и часа, как полуторка примчалась назад — к развилке шоссе.
— Получите, Груня! — сказал сержант, отворяя дверцу и подавая регулировщице листок бумаги. — Не хотел комендант давать. Насилу уговорил. Только для вас и старался.
На листе бумаги, вырванном из записной книжки, было написано:
«Удостоверяю, что ефрейтору А. Купавиной действительно сдались в плен десять солдат и два унтер-офицера 78-й немецко-фашистской пехотной дивизии.
Комендант капитан Супрунов».Печать была на месте, число, месяц и год поставлены — документ был настоящий, исправный!
— Порядок! — сказала Груня и спрятала бумагу в левый карман гимнастерки, у сердца.
ЭНЗЕ
Я в нашем партизанском отряде была, как это говорится, и швец, и жнец, и на дуде игрец. И стряпала, и варила, и лечила, и чинила.
Мы в лесу стояли лагерем, в горах. Все ребята с нашего завода. Выкопали землянки, жили там и воевали.
Немцы в горы боялись идти, они в предгорьях построили линии обороны против нас, с дотами, с блиндажами — все как полагается.
Только не помогали им ихние доты.
Ночью, бывало, прошмыгнут наши партизаны мимо немецких дорог — и айда гулять по степи. Потом возвращаются, докладывают нашему начальнику, товарищу Н.
Голодные придут, грязные, оборванные — штаны ватные так и висят клочьями. Прямо беда с ними!
Я их накормлю, одежонку починю да еще и поругаю как следует.
— Что же вы, ребята, — говорю, — обмундирование совсем не жалеете? Вы бы поосторожней как-нибудь, а то, ей-богу, без штанов буду вас пускать на операцию.
Смеются:
— Без штанов легче.
А другой осерчает:
— Не бухти, Тимофеевна, попробовала бы сама три километра по колючкам на брюхе ползти, да еще тридцать килограммов взрывчатки на горбу тащить.
И ведь верно: герои, если подумать!
Хорошо я с ними жила, жалела их, как родных детей. Они меня тоже любили. Я — только вы не смейтесь — гадаю очень хорошо. Конечно, с научной точки зрения, гадание — это бабье суеверие, по от скуки почему не погадать?
У меня были карты-самоделки. Вот я замечу, что какой-нибудь наш партизан ходит сумный, невеселый, слова от него не добьешься, — сейчас к нему: