— О чем задумался, детина?

— О семействе, — говорит, — думаю, Тимофеевна. Как они там? Живы ли?

— Давай погадаю.

— Погадай… для смеха.

Раскину я карты — и говорю только хорошее. Пою-заливаюсь, как соловей:

— Ожидает тебя скорое свидание с червонной дамой, которая имеет к тебе бубновую симпатию. Сердце успокоится огромадной радостью в собственном доме.

Смотришь — и повеселел парень.

Раз меня вызвал к себе наш начальник. Строго говорит:

— Ты зачем, Тимофеевна, суеверие в отряде разводишь? Что это за гадания такие?

Я ему все объяснила.

Он усмехнулся в усы свои и сказал:

— Первый раз вижу, чтобы карты моральную политичность поддерживали. Ты все-таки… поаккуратней о ними!

Очень я скучала в отряде за хозяйством своим. Пока немец не наступал, я работала на ферме в подсобном хозяйстве при заводе. Ферма богатая, птицы этой, скотины всякой — целый Ноев ковчег: семь пар чистых, семь пар нечистых.

Про Кубань нашу, знаете, как говорят? Воткни весной палку в кубанскую землю — она тебе осенью плод даст. Что земля? На Кубани воздух даже какой-то плодородный. На животину и то действует. Я на ферме у себя замечала: только свинья опоросится — глядишь, опять поросная ходит. Без пересадки, право слово!

Однажды приволокли наши ребята откуда-то свинью. Как они ее до лагеря дотащили, не знаю. Их секрет.

Пришли веселые, шумят:

— Сейчас мы ее заколем, и ты, Тимофеевна, сваришь нам настоящий кубанский борщ со свининой!

Поглядела я на свинью: ладная такая свинка, упитанная, не схотелось мне ее колоть! «Пусть, — думаю, — в хозяйстве живет — может, приплод даст!»

Пошла до начальника, уговорила его объявить свинью как бы Энзе — неприкосновенным запасом. Обиделись на меня наши партизаны — ужас как! Ну еще бы: борщ мимо рта проехал!

Сварила я им кашу, хорошую, пшенную, а они едят и хают ее, да громко, чтобы я слышала. Они хают, и жалко мне их, а у самой думка: «Не вечно же, — думаю, — мы будем в горах и землянках сидеть? Погоним немца, вернемся на завод, а хозяйства наша вся порушенная, с голого места начинать придется. Так хоть свинья будет на первое время».

Ох, хлебнула я горюшка со своей Энзе! Ребята как волки вокруг нее ходили и зубами щелкали. Чего только не выдумывали!

Придут к начальнику, докладывают:

— Тимофеевнина Энзе опять нашкодила. Мы мину сделали нажимного действия, а она всеми четырьмя на нее влезла.

— Взорвалась?

— Никак нет! Позвольте ее за шкоду предать смертной казни…

Начальник смеется:

— Это не шкода: это технический контроль. Значит, плохую мину сделали, если свинья взлезла и не взорвалась. Мы должны быть ей только благодарны. Свинья не взорвалась — и немец не взорвется.

А один раз и он на нее осерчал. У нас телефон был проведен полевой — от землянок к передовым наблюдательным постам. Вот однажды хватились — порвана связь. Послали ребят проверить. Те вернулись и Энзе мою пригнали. Кричат:

— Энзе проклятая порвала! Поймали на месте преступления. Долго ли еще будем с ней цацкаться?..

Начальник говорит:

— Мне тоже надоела эта Энзе. Заколите ее к черту, а то действительно животы у всех подвело!

Я в слезы.

— Нельзя ее колоть. Она поросная.

— Откуда поросная?

— Думаю, от дикого кабана.

— Ну, раз поросная… оставить… Только смотри у меня… На твою ответственность!

А я это так сказала, наобум лазаря. «Ох, — думаю, — будет мне теперь!..»

И что же вы думаете? Свинья-то оказалась действительно поросная. Такой уж у нас воздух на Кубани. Весной, как немца погнали, она и опоросилась. Не подвела меня. Восемь поросят привела. Мордочки у всех острые, длинные, лесные. В отца! Смеху с ними было! Каждый придет, посмотрит на Энзе с поросятами и что-нибудь скажет:

— Это у нее от фрица.

— Нет, от ветра.

— От телефона.

Смех смехом, а все же недаром, выходит, я ее берегла. Не с пустыми руками возвращаемся.

Вернулись мы на завод. Ходим по развалинам, где раньше цехи наши стояли, и плачем не то с радости, что вернулись, не то с горя.

А начальник говорит:

— Слезами горю не поможешь. Пускай каждый займет свое место. Надо работать, помогать фронту. Ты. Тимофеевна, забирай свою Энзе с поросятами, поезжай в подсобное хозяйство, действуй…

Вот я и действую: птица у меня уже имеется кое-какая. Коровки завелись, да вот Энзе моя боевая. Ничего, все наладится. Это же Кубань! У нас воздух веселый, легкий!..

Большой, очень чистый московский двор. Никакой зелени — только в глубине двора одиноко высится старая-престарая береза.