Вера сжала руку Ани, как бы говоря: «Смотри наша работа!» Аня, взглянув на Веру беспокойным взором, прошептала:

— Вера! Там Клим...

— Клим, Анечка, не дурак. Его, наверное, там уже нет. — И вдруг из ее груди вырвался стон: «Аня!» Там, в небе над станцией, в хаосе разрывов, густо задымил краснозвездный самолет, накренился и с нарастающей скоростью полетел вниз. Вера, скрипнув зубами, еще сильнее сжала руку Ани.

— Ты чего? — тревожно взглянула на нее Аня.

— Как неудержимо хочется, Анюта, бежать туда... Не Костя ли?..

Аня ничего не сказала, лишь щекой прижалась к щеке подруги. И тут же, где-то за станцией, раздался взрыв.

Из укрытий повыскакивали ликующие солдаты. Они кричали, прыгали, толкали друг друга, тыча руками туда, где упал советский самолет. Эту неистовую оргию прекратил обер-фельдфебель. Пальнув из пистолета вверх, он скомандовал:

— Строиться!

Послышался тяжелый топот множества сапог: к станции бежал батальон, поднятый по тревоге. Когда за воротами батальон потонул в пыли, девушки быстро выбрались из щели и направились было домой, но их окликнул повар, требуя принести дров и воды. В этот момент снова показались советские самолеты, и повар опрометью кинулся в блиндаж. Теперь Вера и Аня не стали прятаться в щель: ликующая радость подавила в них всякий страх, и они стоя наблюдали, как наши самолеты продолжают бомбить станцию.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Возвращаясь с работы, Вера и Аня завернули на станцию. Их туда не пустили. Но то, что они увидели, вызвало у девушек восхищение. Славно поработали советские летчики. Здание станции сгорело дотла. Вокруг него сплошь чернели воронки. Искореженные вагоны с треском догорали. На путях, обливаясь потом, солдаты извлекали из-под обломков обгоревшие трупы.

Аня молча смотрела на группу рабочих, растаскивавших с путей разный хлам. Глаза ее заблестели:

— Клим!.. Там Клим!..

Среди рабочих разогнулась широкоплечая фигура Василия. Он снял кепку, чесанул козырьком затылок, что означало: «вижу, но подойти не могу», и снова принялся за работу.

Домой возвращались в сумерки. Устинья торопилась на край поселка к свояченице и, показав, в каких горшках еда, ушла. Не успели девушки отужинать, как в избу ввалился Семен и бесцеремонно протянул свою лапищу Вере:

— Здорово, Настя! Чего вскочила-то? Садись! Чай, я не зверь.

— Маша, зажги коптилку, — сказала Вера, обдумывая, как бы скорее выпроводить непрошеного гостя.

— Марья, не надыть! — остановил Семен. — В темноте сподручнее.

Но Вера настояла на своем. Тогда Семен потребовал занавесить окна, буркнув:

— У меня с тобой, Настя, особой статьи разговор.

И как Вера ни сопротивлялась, он сам одеялами и большим платком закрыл окна и снова сел к столу.

— А где Устинья? — спросил Семен. Услышав, что ее нет, почувствовал себя вольготнее.

— Ты, Маша, пойди-ка погуляй чуточку. А мы с Настей покалякаем.

Аня отказалась, села на кровать, Семен подошел к ней, обнял, намереваясь вывести. Вера оттолкнула Семена от подруги.

— Слухай, Настя! Я понимаю тебя. Ты боишься, что я тебе сделаю зло. Скажи, боишься? Злодей, мол, Семен!.. Предатель! Не бойся! — И он облапил Веру.

Веру передернуло, и она, разжав руки Семена, выскользнула из его объятий.

— Не бойся, тебе говорю, пусть Марья выйдет, посидит на ступеньках. Ведь, если что, ты ж крикнешь, и она тут как тут. Даю слово, не трону. Понимаешь ты, дуреха... Эх, Настя, Настя, несурьезная ты девка! У меня к тебе сурьезное, как тебе сказать, политическое дело есть, а ты чертом на меня смотришь... Оно ж и для тебя и для меня, может быть, настоящее счастье открывает, богатство дает... Подь, подь, Марьюшка, на крылечко...

Аня посмотрела на Веру. Та понимающе кивнула.

Повернувшись к Семену, Вера строго сказала:

— Смотри, если что позволишь, пеняй на себя...

— Что ты, Настя, — не скрывая радости, ответил ей Семен, провожая Аню до самого порога. Поплотнее закрыв за нею дверь, сел на табуретку. — Садись сюда, — показал Семен на другую табуретку, — дорогая моя касаточка.

Вера вспыхнула.

— К чему эти нежные слова?..

— Как к чему? — Семен пододвинул табуретку так, что его ноги коснулись ног Веры. — А к тому, что я тебя вот так — по уши, — провел он ребром ладони выше губ. — А ежели ты не согласишься подобру, — схватил Семен Верину руку, — силком возьму...

Вера выдернула руку и отодвинулась.

— Что ты кидаешься от меня, словно черт от ладана? Тебя страшит, что я полицай? А ты не знаешь, что я не по своей воле пошел, меня заставили...

— Кто же тебя заставил? — спросила Вера, обрадовавшись, что разговор перешел на другую тему.

— Как кто? Родня. Гепеушники расстреляли моего отца. Кулаком, говорят, был. Отобрали у нас все хозяйство, дом — отдали под читалку, мать — сослали на восток. Там я и вырос, там и в армию пошел. Первые дни воевал, а когда отступали, вернулся домой. Дома ни кола ни двора... — Семен, сжимая кулаки, заскрипел зубами. — Если бы не фрицы, то и бродяжничал бы. А вот они мне избу расстрелянного подпольщика отдали — он, гад, в нашем поселке жил... А вот если, — Семен разжал кулаки и взглянул на Веру, — я им одно дело раскрою, то обещали мне мой дом и усадьбу вернуть. — Глаза его сузились, блеснули жадностью. Он силой притянул за руку Веру к себе. — Ты смотри, Настя, все то, что я тебе говорю, огромная тайна. Если проболтаешься, то сам, собственными руками, удавлю, а всех твоих родичей постреляю.