Действительно, состав действующих лиц у Окуджавы тот же, что у Жуковского – император в сюртуке верхом на коне, за которым едут генералы и адъютанты, – но у Окуджавы «идёт другая драма», и различия не только жанровые – в одном случае это баллада, а в другом – песня, построенная на экфрасисе. Важнее различия в главной мысли: у Жуковского подчеркивается роль героя в истории, тогда как у Окуджавы внимание фокусируется на понимании истории вообще и одного поколения в частности в рамках концепции Дома как фундамента истории. В отличие от военного события – смотра войск у Жуковского, у Окуджавы описывается чисто гражданский эпизод – вечерняя верховая прогулка с подчёркнуто мирной образностью: флейты, клавесинов, очага и дыма, молока и хлеба; и хотя упомянуты слава и шрамы, но нет оружия. Выстраивается ряд образов, совершенно противоположный военной образности баллады, создающий настроение, можно сказать, антивоенное, что согласуется с хорошо известным отношением Окуджавы к войне и, как было отмечено выше, вытекает из пушкинского понимания истории. В песне Окуджавы нет героя как такового; героем, как и в некоторых других его стихах, [176] является целое поколение.

У Цедлица есть ещё одна баллада о Наполеоне, переведённая Лермонтовым в 1840 году и названная «Воздушный корабль», в которой снова появляется призрак императора в сюртуке, правда, без коня и свиты, сзывающего живых и мертвых соратников [177] . В отличие от Жуковского и Пушкина, менявших на протяжении жизни свою оценку Наполеона, отношение Лермонтова к нему оставалось неизменным. Как отмечала Л. Вольперт, «тоска Лермонтова по героическим деяниям определила непреходящий характер его восхищения Наполеоном» [178] . В балладе Наполеон – герой, побеждённый роком, униженный врагами и покинутый соотечественниками. Концепция истории в этой балладе тоже отлична от трактовки истории Окуджавой, который, признавая и уважая личный героизм, скептически относился к героизации вождей; кроме того, образные истемы баллады и песни тоже не очень близки. Однако, как уже упоминалось выше, в песне связь с творчеством Лермонтова действительно существует, но не столько с балладой, сколько в виде прямой цитаты из раннего стихотворения Лермонтова под названием «Земля и небо», где земля и небо соответственно отнесены к жизни и уходу из неё, а в песне фигурируют в припеве.

Другим близким источником «Батального полотна» нельзя не признать «Видения в Летнем саду» Георгия Иванова [179] :

………………………………….

Стихотворение написано в самом начале Первой мировой войны, когда волна патриотизма увлекла многих русских литераторов, а с другой стороны, в художественной среде давно уже была распространена культурная ностальгия по «старому Петербургу». Исчезающие с восходом солнца призраки – распространённый в мировой литературе мотив. Георгий Иванов, несомненно, помнил стихи Жуковского и Лермонтова, когда описывал призраки русских царей, принимающие в сопровождении придворных парад призрачных войск. Другое дело, что здесь можно еще заметить аллюзию на реалистическое изображение возвращающейся с Балканской войны армии из первой главы «Возмездия», к 1914 году ещё не опубликованной, но, по свидетельству Сергея Городецкого, уже читанной Блоком в «башне» Вячеслава Иванова [180] . Прошло более сорока лет, и Георгий Иванов вновь вернулся к теме Российской империи, но уже к последним её мгновениям. Творческая манера его успела измениться, он пишет проще и лаконичнее. Вот это стихотворение полностью [181] :

В отличие от «Видений в Летнем саду», где есть краски, звуки и движение, здесь красок нет, а звуки – немые («литавры, трубы» и «Ура. Урра!.. Равнение направо!..», но при этом «кругом ни шороха, ни дуновенья»), что указывает на изображение как источник описания. Само изображение статично, что выражается в использовании только назывных предложений и может быть интерпретировано как экфрасис реальной или вымышленной картины; притом Иванов приписывает эту картину чужому видению, отсюда и «рисуются – не мне!»: это намек на то, что сам поэт к этому времени уже лишился былых иллюзий. Общность приёма – экфрасис – в стихотворении «Кавалергардский или Конный полк» Г. Иванова и «Батальном полотне» Окуджавы, а также образная и тематическая близость позволяют рассматривать это стихотворение как один из источников песни Окуджавы.

Итак, стихотворение Окуджавы содержит очевидные реминисценции из стихотворений Пушкина и Жуковского, а также сразу двух стихотворений Георгия Иванова; при этом из двух стихотворений Г. Иванова более позднее ближе к «Батальному полотну», чем «Видения в Летнем саду».

Базисное различие поэзии и прозы затрудняют распознавание их взаимных влияний даже при сходстве образов и мыслей: «В поэзии слово – цель, в прозе (художественной) – средство. Материал поэзии – слова, создающие образы и выражающие мысли; материал прозы (художественной) – образы и мысли, выраженные словами» [182] .

Романы Тынянова «Кюхля», «Смерть Вазир-Мухтара», «Пушкин» – с момента их появления и до сегодняшнего дня – известны каждому, кто интересуется русской культурой первой половины XIX века. Нет никаких сомнений, что ко времени создания «Батального полотна» Окуджава, уже опубликовавший исторический роман о времени декабристов («Бедный Абросимов», 1969) и работавший над следующим романом, теперь уже о времени после декабристов («Путешествие дилетантов»), хорошо знал и помнил «Смерть Вазир-Мухтара». Тынянов предпослал роману трёхстраничное вступление, где нарисовал обобщённый образ поколения 1820-х (поколения декабристов) и его закат, – эти мотивы представляются родственными содержанию «Батального полотна». Так, во вступлении у Тынянова [183] : «Над женщинами в двадцатых годах шутили и вовсе не делали тайн из любви. Иногда только дрались или умирали с таким видом, как будто говорили: “Завтра побывать у Истоминой”…», – а у Окуджавы эта мысль является в виде «…дуэлянты, флигель-адъютанты»; у Тынянова «.“империя каталогов”. блестящих» – а у Окуджавы «блещут эполеты»; у Тынянова «порхающие» отцы, т. е. поколение 20-х годов XIX века, – а у Окуджавы «крылья за спиною»; у Тынянова «запахло…дымом», – а у Окуджавы «запах…дыма»

Есть в романе и другие страницы с высокой концентрацией родственных «Батальному полотну» образов.

Окуджава, как и многие в ту пору, усматривал сходство между николаевской Россией и Советским Союзом начала семидесятых и о своих намерениях при сочинении прозы сказал в песне «Я пишу исторический роман» [184] («дайте выкрикнуть слова, что давно лежат в копилке»), тем самым указывая на связь между своими историческими романами и современностью. Действительно, только в историческом романе тогда можно было сказать: «Ходят слухи о каких-то реформах, да разве они возможны, если каждый третий – переодетый полицейский». Исторические романы Окуджавы вызвали оживлённую полемику в печати и стали объектом большого числа исследований [185] , однако в данном случае предметом исследования является связь между романом и «Батальным полотном». Превратившись в прозаика, поэт сохранил некоторые любимые темы и образы своей лирики, но происходило и обратное: стихи, слагавшиеся во время сочинения прозы, впитывали ее образы – это отчасти напоминает опыт Пастернака, писавшего не только роман, но и стихи к роману. «Батальное полотно» было написано в конце работы над первой книгой «Путешествия дилетантов» (1973) и впитало мысли и образы, сложившиеся к этому моменту у Окуджавы-прозаика, а потому должно быть интерпретировано также и в контексте этой (первой) книги романа; во второй книге романа появились реминисценции из «Батального полотна». Полезно вспомнить, что полное название «Путешествия…» – «Путешествие дилетантов. Из записок отставного поручика Амирана Амилахвари», то есть повествование ведётся от лица одного из персонажей, связь которого с автором отражена в уже упомянутой песне «Я пишу исторический роман»: «и поручиком в отставке сам себя воображал». Вот что пишет в своём дневнике о декабристах столь тесно ассоциированный с автором поручик: «Во все века и времена рождаются одинокие гении, которых не заботит жажда власти и насилия над другими, но они сами становятся жертвами собственных собратьев, которые клянутся впоследствии их святостью, собираясь на очередное тёмное дело». [186] Сходное отношение к заговору декабристов выражают и другие персонажи романа. Так, главный герой, князь Мятлев, пишет своему другу князю Приимкову: «Блеск и независимость александровского поколения не для нас с Вами. Это теперь воспринимается как сказка, как восхитительная идиллия. Знаем лишь понаслышке» [187] . Можно полагать, что «Батальное полотно» – идеализированный образ александровской эпохи, какой видит её мыслящий человек следующей николаевской эпохи, а значит, «император в голубом кафтане» – Александр I. Поэту-лирику подобная позиция симпатична, однако вполне идентифицировать его с современником «дилетантов» всё-таки нельзя – таким образом, некоторые возникшие при анализе текста вопросы получают ответ лишь после того, как само «Батальное полотно» приобретает контекст, именно роман «Путешествие дилетантов». Представляется вполне вероятным, что, если бы Окуджава включил эти стихи в роман, то поместил бы их сразу или вскоре после приведенной цитаты из письма Мятлева.