танцевать». Тогда я добавил: «Швабра!» – предел оскорбления в нашем кругу, так

называли совсем никчёмных девчонок, всяких шалав. Лиля остолбенела. А я щелчком

метнул окурок вдоль по коридору и пошёл по лестнице к выходу.

Тёмная, глухая ночь. Брёл я по аллее посреди деревьев во мраке, спотыкался,

тащил своё несчастье и думал, Феликс наверняка пойдёт провожать её, сбитых

девичьих сердец у него гораздо больше, чем звёзд на фюзеляже у Покрышкина. Они

будут целоваться и… так далее. Курсанты – не я, они зря время не тратят. Черно, мрак,

но пусть попробует кто-нибудь сунуться ко мне из банды «Чёрная кошка», я ему откушу

голову, как редиску. А может, и нет, пусть лучше меня прирежут, жить мне дальше

незачем. Какой-то пижон в погонах, в сущности, первый встречный, – и она всё забыла,

положила ему руки на плечи. А с каким душевным трепетом спрашивала Машу

Чиркову: «А Феликс бу-удет?» – такую руладу пустила, а я стою рядом, дыхание её

слышу, губы её вижу, миллион раз мною целованные… Ко всем чертям, предательства

не прощу!

12

С утра пошёл в военкомат на углу Садовой и Сталина. Недавно Садовую

переименовали в улицу Панфилова. Справедливо. Он здесь служил, был начальником

военкомата Киргизии. Сталинская тоже появилась недавно, до войны она называлась

Гражданской. Переименования в те годы были редки, такая мода возникла позже.

Ключевая стала Белинской, и по ней, словно протестуя, перестала течь речка,

Атбашинская – бульваром Молодой Гвардии, Пионерская – Московской, переименовали

Аларчинскую, Сукулукскую, Западную, Северную. Дунганскую улицу назвали

Киевской, будто киевляне ее строили или по ней шла дорога на Киев. Дунгане в

прошлом были весьма активной частью городского населения, куда потом они девались,

трудно сказать. От Дунганского базарчика и следа не осталось, там построили

университет, исчезло название нашего околотка – Дунгановка, и забыт дунганский

писатель Ясыр Шиваза, в школе мы учили наизусть его стихотворение. Сейчас многие

улицы во Фрунзе носят имена выдающихся киргизских деятелей, а в те годы была

только одна улица Токтогула (бывшая Демьяна Бедного). Киргизские дети учились в

школе № 5, преподавание в ней велось на родном языке. Коренного населения в городе

было немного. В нашей новостройке, к примеру, на сотню домов строились три-четыре

киргизских семьи. Я не даю оценки, хорошо или плохо, просто пишу, как было…

Иду в военкомат круто менять жизнь. Когда в первом классе учительница

спрашивала, кто кем будет, я сказал: штурманом дальнего плавания, по примеру Кати

Романовой, самой красивой девочки в нашем классе начальной школы № 3 города

Троицка, дочери инженера, её любили и учителя, и ученики, умненькая, хорошенькая

такая девочка. Катя при моём появлении почему-то прыскала в сторону, я не мог понять,

в чём дело, пока дружок не надоумил – скажи матери, чтобы она тебе не застёгивала

ширинку булавкой. Я был в ужасе, я только сейчас этой булавке придал значение, ходил,

оказывается, перед Катей Романовой опозоренным. Булавка огромная, похожа на

египетскую мумию, такая же древняя и ржавая. Дома я устроил тарарам неслыханный,

чертям тошно, как говаривал дед Лейба, мать сразу же пришила пуговицы. Назвавшись

штурманом, я начал изучать моря и океаны и до пятого класса бредил дальними

странами, хотел завтра же туда уехать, проплыть по всем океанам, затем поселиться в

Африке среди слонов и баобабов, среди львов и голых людей в хижине из бамбука, сла-

адко мне было представлять изо дня в день картины. Хорошо помню момент своего

огорчения. «Не знаю, сынок, но, кажется, эти жаркие страны не наши», – сказала мама.

Я ей не поверил, начал узнавать, и постигла меня горькая разлука с мечтой, Африка

действительно оказалась не нашей. И кто это так несправедливо разделил – нам ледокол

«Челюскин», Сибирь, тайгу и вечную мерзлоту, а им слонов и вечную теплоту. Очень

хотелось «только детские книги читать, только детские думы лелеять», – уже тогда не