Результаты разные. Был случай, когда молодой, здоровый парень рухнул в подвал

спокойно, без вздоха и оха, а когда стали вытаскивать – он мёртвый, разрыв сердца.

Война, что делать, проверка суровая. Так что, ребята, подумайте, пока не поздно, в

пехотное проверяют только плоскостопие и геморрой.

Подошла моя очередь, захожу, раздеваюсь. Огромная комната, несколько столов и

полно людей полуголых и в белых халатах. Я первым делом смотрю на кресло, а там

крутят доходягу, одни рёбра. Остановили, он с закрытыми глазами поднял голову и

точно коснулся рейки. Без паники, Ванай, чем ты хуже. Сначала рост, вес, объём груди,

всё белое, медицинское – ростомер белый, весы белые, дальше аппарат на столе –

цилиндр чуть поуже ведра, от него шланг, на конце мундштук, берёшь в рот и

выдуваешь сколько можешь. Подхожу, взял мундштук в рот и дую-дую-дую. Мать

честная! Выдул до конца! Сестра даже засмеялась: больше пятисот! Врач подошёл – а

ну-ка ещё раз! Ребята окружили, даю сеанс, как в цирке. Набрал мешок воздуха и выдул

цилиндр с ещё большей лёгкостью – весь. «Вот что значит, человек не курит, – говорит

врач. – Или ты куришь?» Был бы фокус номер два, если бы я сказал, курю взатяг с

шести лет, как тут некоторые признавались. У меня такие лёгкие потому, что я хожу по

15 километров в день, плюс крестьянское происхождение. Они в чистом поле дышали

свежим воздухом не одно тысячелетие, пока революция не согнала их с полей на

фабрики, заводы, на домны и в кочегарки. Однако ёмкость лёгких не главный

показатель, не буду же я летать не них как на пузырях. Иду дальше. Окулист – норма,

ухо-горло-нос – тоже, невропатолог – норма. Сажусь в кресло и чувствую пупырышки

по всему телу, хотя тепло, май месяц, на улице жарко. О моём подвиге с выдувалкой

уже забыли, комиссия идёт своим чередом. Уселся, взялся покрепче, сестра крутанула

кресло раз, другой, третий… Что было дальше, я не сразу сообразил. Кресло

остановилось, но движение моё продолжалось. И не вкруговую, а уже вниз головой.

Весь зал со столами и белыми халатами полез в сторону, и я чувствую, как мне в правый

бок впивается железяка, – да что такое?! Пол полез под потолок. Уж не сбросили ли

меня в подпол? Но темноты нет, светло и ярко, радужные круги в глазах. Оказывается,

только сестра остановила кресло, как я сразу повалился на бок, она меня едва поймала.

Слышу голос как с того света: вставай! Меня тошнит, я обалдело встал и пошёл,

качаясь, прямиком в угол, балансирую руками, чтобы не упасть, как канатоходец, меня

вырвало. Какая к чёрту авиация, отстаньте от меня все, мне лишь бы не сдохнуть

сейчас. Я забыл все свои клятвы и мечты, осталось одно желание – поскорее бы мне

очухаться! Никуда я не буду рваться, буду пешим ходить, даю слово, только пусть мне

кишки не выворачивает. Побрёл одеваться, а меня окликают: ещё к хирургу надо, эй,

парень! В дальнем углу председатель комиссии, старый сутулый хирург, он даёт

заключение. Возле него голые Пуциковичи размахивали руками, что-то доказывали.

Никуда он от них не денется, всё напишет, как им надо. Я подошёл к хирургу со своим

листком – можно мне второй раз прийти? «Во вторник», – сказал он и сделал отметку в

листке, не стал упираться. Пуциковичи ждали меня в коридоре и подняли галдёж: тебя

вестибулярный аппарат подвёл, но он таки поддаётся тренировке, за границей есть

специальные тренажёры. Молодцы, ребята, завтра я махну в США, потренируюсь и во

вторник обратно. Что ещё важно? Пуциковичам точно известно, двадцать седьмой год

осенью обязательно призовут. Кому охота в пехоту, в пехоту никому не охота.

Но как плохо мне было после кресла! Кто его выдумал? Говорят, если самолёт

падает в штопор, у пилота должна сохраняться ориентация в пространстве, иначе он не

выведет машину из штопора. Охотно верю. Шёл я домой, опустив крылья, меня всё ещё

мутило. Рождённый ползать летать не может. Неужели на этом кончится моя карьера и

Героями Советского Союза будут Пуциковичи? А также Феликс. Я уже вижу, как