ткацкий станок, ткала на нем ковры. Из шести сыновей, которых она рожала

очередями (сперва - трех подряд, затем, после небольшой передышки, еще

трех), в родительском доме остался один лишь мальчик школьного возраста.

Остальные поженились, отделились, разлетелись по белу свету. Дочерей у Аники

не было. Но Аника продолжает ткать ковры. Каждый год ткет.

Бадя Василе не забывает похваливать женино рукоделье. Он вообще все

хвалит у себя. Хвалит дом, телевизор в доме. Хвалит трех гусынь с выводками

пушистых гусят, которые с жадностью набрасываются на свежий осот или

молочай, вытряхнутый из мешка. Хвалит свой острый топор, может сорваться с

места, выскочить куда-то и вернуться с плотничьим топориком. Хваля,

перескакивает с одного предмета на другой. Потом вдруг задумается. И я вижу,

что он силится что-то припомнить; не замечая того, мучает в руке кусочек

мамалыги.

– К бензину меня теперь и калачом не заманишь! - встрепенувшись,

решительно объявляет он.
– Правда, с ликвидацией района ездить за почтой

стало далековато. Но к бензину не вернусь ни за какие деньги!

А ведь когда-то он вовсю расхваливал свою работу и на бензозаправке.

Там он сидел на одном и том же месте круглый год, зимою и летом. Туда

подъезжали грузовики и тракторы. Бадя Василе отпускал им бензин и солярку.

Зарплата у него была постоянной во все времена года. Чем не житье! Работенка

что надо!.. Однако с каких-то пор у заправщика стала кружиться голова.

Доктора сказали баде Василе, чтобы поскорее убрался подальше от бензина и

солярки. Получив на фронте контузию, бадя Василе долго мучился головной

болью. В конце концов боль эта прекратилась, но бензиновые пары вновь

возбудили ее.

– И я опять вернулся на почту, - рассказывал сосед.
– На кой черт мне

бензин и солярка! Не приведи господи иметь с ними дело! Возле той

заправочной и трава не растет. Не поверишь - у меня даже борода начала

редеть, волосы на голове стали выпадать. Еще немного - и облысел бы совсем,

как та площадка у бензохранилища. Ходил бы с голым, как у Вырлана, черепом.

Ей-богу!

Подобно ребенку, бадя Василе, похоже, верит в то, о чем говорит, забыв,

что и голова, и подбородок у него обросли дикой густой волосней. Особенно

борода выделялась, была точь-в-точь как черный войлок. Именно непомерная

густота волос на голове и на подбородке бади Василе дала моему дедушке повод

прозвать соседа Арапом. Такому человеку вряд ли стоит опасаться того, что

облысеет; эта беда будет обходить его стороной до самого смертного часа.

Что бы ни хвалил бадя Василе, он хвалил совершенно искренне, с

наивностью ребенка, несокрушимо убежденного в том, что является обладателем

самой лучшей игрушки на свете, что ни у кого таких игрушек нет и быть не

может. Исключительное жизнелюбие руководило этим чернобородым мужиком. И

каким счастливым должен быть человек, которому почти все нравилось в жизни

на грешной нашей земле! Он был доволен, и доволен сполна тем, что имел, тем,

чего достиг в жизни, тем, что сделал своей единственной рукой.

– С некоторых пор мамалыга стала редкой пищей. Иные уже забыли, что

есть ее надо, пока горячая, - говорила между тем Аника и поторапливала

нас: - Ешьте, ешьте же поскорее. Холодная мамалыга - это уже не еда,

никакого вкуса в ней нету.

Бадя Василе поддержал жену:

– Давай отведаем. Эта мамалыга из нашей кукурузы, из желтой. Лучше нее

не бывает. Белая, совхозная, водяниста, только на корм скоту и годится.

Мамалыгу он мог бы и не хвалить; она сама хвалила себя, была

золотисто-желтой, как апельсин. Когда ее освободили от полотенца и разрезали

ниткой, по всей избе повеяло теплым, душистым степным запахом, вобравшим в

себя ароматы множества разных трав. Мы трапезничали в касамаре, в горнице,

потому что другая комната почти целиком была занята ткацким станком Аники.

Хозяйка распахнула оба окна, и ветер легонько колыхал занавески, принося с

улицы то свежий воздух, то зной жаркого дня. Нельзя было оторвать глаз от

занавесок, украшенных цветными вышивками, и я любовался ими, наслаждаясь и