приспущены штаны.

Улыбка до ушей –

кейфует старина.

На черном – мельче вшей,

как гниды, – седина.

Из урны – сибарит! –

надкусанный банан.

И мягко бьется стрит

лбом в мраморный туман.

6 марта 1990, Нью-Йорк

«На лихой тачанке…»

На лихой тачанке

я не колесил.

Не горел я в танке,

ромбы не носил,

не взлетал в ракете

утром, по росе…

Просто… жил на свете,

мучился, как все.

1971

Не пишет Шолохов

Не пишет Шолохов, не пишет

при ситуации любой…

Будь я к нему чуть-чуть поближе,

спросил бы: «Миша, что с тобой?»

В садах за Доном зреют дули,

смолкают войны там и сям,

Хрущев успел покончить с культом

единым стал Лаос, Вьетнам;

уже и Сахаров все тише,

и Солженицын – лататы,

а Миша Шолохов не пишет,

разводит в Вешенской цветы.

Его романы (да и сам он) –

пример писучей детворе,

но ведь романы те писал он

давным-давно… Как – при царе.

Уже пробил Гагарин крышу,

людишки ходят по луне,

и только Шолохов – не пишет!

А почему? По чьей вине?

Быть может, все ему постыло,

и стал он выше суеты?

Не та зимует в теле сила?

В мозгах запасники пусты?

Пусть так… Порою даже Пушкин

молчал. Мелеет даже – Нил.

Ну, не роман, так хоть частушку

нам в утешенье б – сочинил!

Уже и «Тихий Дон» все тише,

и шепоток про это сник…

Не пишет Шолохов, не пишет,

а ведь – зело писал старик!

1970

Скука

Боюсь скуки… Боюсь скуки.

Я от скуки могу убить.

Я от скуки податливей суки:

бомбу в руки – стану бомбить,

лом попался – рельсу выбью,

поезд с мясом брошу с моста!

Я от скуки кровь твою выпью,

девочка, розовая красота…

Скука, скука. Съем человека,

перережу в квартире свет.

…Я – сынок двадцатого века.

Я – садовник его клевет,

пахарь трупов, пекарь насилий,

виночерпий глубоких слез.

Я от скуки делаюсь синим,

как от газа! Скука – наркоз.

Сплю. Садятся мухи. Жалят.

Скучно так, что… слышно!

Как пение…

Расстреляйте меня, пожалуйста,

это я прошу – поколение.

1957

«Хочу увидеть короля…»

Хочу увидеть короля.

Живого. В праздничном мундире.

Ведь где-то есть еще земля,

пускай – единственная в мире,

где стража стынет у крыльца,

где королевская охота,

принцессы, бледные с лица,

по гроб влюбленные в кого-то…

Ведь где-то есть!

…А, может, – нет?

Скорей всего – король задушен.

Дворец пошел под сельсовет

или, по пьянке, был разрушен.

Смекнула стража, что к чему,

ушла в пожарники… А девы –

так до сих пор и не пойму, –

принцессы глупенькие, где вы?

1960

Тьма внешняя

Как бы во сне, на дне развалин храма,

разбитого войной или страной,

лежали мы во власти Тьмы и Хама,

покрытые кровавой пеленой.

Сплетенные корнями сухожилий,

проклеенные вытечкой мозгов, –

развратники, пропойцы, пыль от пыли,

лжецы и воры низких берегов.

И дьявол нас вычерпывал бадьею,

как сточные отбросы сплывших лет…

Но и меж сих, отвергнутых Судьею,

нет-нет и брезжил покаянный свет!

1991

«Переехало собаку колесом…»

Переехало собаку колесом.

Слез не лили, обязательных, над псом.

Оттащили его за ногу в кювет.

Оттащили, поплевали, и – привет.

И меня однажды за ногу возьмут.

Не спасет, что я не лаю и обут.

Что, по слухам, я – талантливый поэт.

Как собаку, меня выбросят в кювет.

Потому что в черной сутолоке дня,