В брюхо ножик сунуть-вынуть,

чтобы, значит, похудеть?

Вот какое, братцы, дело, –

не влезаю в макинтош…

Извините, тетя Стелла,

не судите, дядя Жорж.

1969

«Стол из елового обрубка…»

Стол из елового обрубка.

Прозрачны рюмки-пузыри.

В моих зубах для форса – трубка,

в ней полыхает жар зари!

Качает музыка сознанье,

шипят в сосудах спирт и кровь.

Помоевидное лобзанье

пророчит чистую любовь.

Ложусь на черные простынки

и реагирую на твой

неженский лоб в тоске косынки,

на свой хотимец нулевой…

1965

«В электрическом поезде…»

В электрическом поезде

мы сидели вдвоем.

Что ты, золотко, роешься

в чемодане моем?

Я не пьян, паразитка ты,

я ужасно не пьян.

Шоколадною плиткою

сладок мой чемодан.

В неотправленном поезде,

угодившем в тупик,

я, раздетый до пояса,

в твою тайну проник.

У тебя зубы черные,

хищный ежится рот.

Слышу: вышла в уборную,

ткань газетную рвет.

Ах, репейник меж рельсами,

ах, бурьян между ног…

Я любил тебя весело,

как, по-моему, мог.

Дура, дура, не ценишь ты

моей лютой тоски.

В чемодане – не денежки,

в чемодане – стишки.

В чемодане бумажечки,

не в чернилах – в крови.

Моя злая фуражечка

набекрень – до брови!

Я нахмурился здорово,

ненавижу тупиц.

Связь тончайшая порвана

двух сомнительных лиц.

В неотправленном поезде

день и ночь – от и до.

Может, Богу помолимся?

Друг за друга? А – что?!

1965–1991

«Я тебя увидел в ветхом шелке…»

Я тебя увидел в ветхом шелке,

постаревшую, почти – другую…

Черный хлеб горбатился в кошелке,

глаз бутылки полыхал, ликуя!

Лик твой был совсем уже неженским

непогоды лик, травы в снегу,

лик тоски вселенско-деревенской,

лик луча, согнутого в дугу.

… Подойти? Испорченные руки –

приласкать? Кошелку поднести?

Но – очнулся! Все вы, бабы, суки.

Пусто в сердце. Холодно в груди.

1961–1983

«Домик больничный…»

Домик больничный,

бел персонаж.

Рублик наличный,

рублик, да – наш!

Дай твою руку.

Съешь поцелуй.

Чуешь разлуку?

Семечки клюй.

В сумке оплечной

фляжка вина…

Сумрак сердечный,

сгинь, сатана!

1968

«Божьих пташек непонятный лепет…»

Божьих пташек непонятный лепет.

Клетка жизни. Семечки любви.

Нет, с небес, как овдовевший лебедь,

я не кинусь камнем – не зови…

До свиданья, старые калоши,

мне обидно, если вы – насквозь,

если вы, отяжелев под ношей,

иногда затопаете врозь.

Неизбежно звонкие долины

прорастут железною травой.

Пито всё, помимо гуталина:

от тоски и до воды живой.

Все постыло, даже то, что мило.

До свиданья, рожицы страниц!

Не вино мне сердце истомило, –

лепет непонятный божьих птиц.

1961

«Пляшет пьяница на углу…»

Пляшет пьяница на углу,

а мороз ему – пьет скулу.

Пальцы черные бьет трясца.

Пляшет пьяница – нет лица.

А прохожие мчат в мечты:

съесть цыпленка, лизнуть звезды…

Как живую боль, как копилку слез,

огибает пьяницу скорый пес!

Пес летит сквозь день, как весны стрела.

Пляшет пьяница, не найдет угла.

… Этот старый сон я смотрю в себе,

будто слышу звон по лихой судьбе.

1961

«Конкретно я любил Любашу…»

Конкретно я любил Любашу,

абстрактно я любил Анюту.

Я иногда любимых спрашивал: