И большую Россию следит за окном.

А в оконную щелку кто-то тянет хитро:

«Ты не то, старичок, расщепляешь ядро.

Ты способен на большее, нежели на войну: скажем, в щепки разделать державу-страну!»

Старичок улыбнется, сам себе, как дитя.

За окном напружинится ветер, свистя.

И большая Россия от хохота старика

распадется на сорок четыре куска.

1992

Французские капли

«Свобода, равенство, братство».

От вкрадчивых капель хмелеет округа.

Свистит тенорок, как тамбовская вьюга!

И брызжут с трибуны – мокротой – слова:

«Россия без крови и смерти – мертва!»

Ах, вам ли не знать, сатанинские дети,

что чадо свободы зачато в запрете.

Что путы свободы и цепи тюрьмы

извечно – одной – порождение тьмы.

Все ваши призывы не глубже могилы.

Лишь в гордом смирении черпаю силы,

не в ваших свободах, чье имя тщета, –

в пресветлой, предсмертной улыбке Христа.

1991

«Сегодня я один или – никто…»

Сегодня я один или – никто.

Нет за душой ни рублика, ни веры.

Наброшу я старинное пальто

и закурю в пределах атмосферы.

Сегодня я один, как и всегда.

Сдаю бутылки. Обретаю пиво.

Таких, как я, у черта – до черта.

И все же я меж прочих – особливо…

Сегодня я один. Как та звезда,

что прилепилась к небу как-то сбоку.

Подайте, христа ради, господа, –

не на бургундское… На свечку Богу.

1965–1991

«Сердце выдохнется и умрет…»

Сердце выдохнется и умрет.

Будет рай, где мы уже не люди.

Или – ад. Мне все равно, по сути.

Будет нечто. Жизнь наоборот.

Ни березки голой под окном,

ни шуршащей за окном метели.

Будет то, что мы не разглядели

в серых буднях, в промельке ночном

Явь за явью… Дух, но – не в сосуде

Будет «то». Но «этого» – не будет.

Или – или. То бишь, либо – либо.

Что-то будет. И на том спасибо.

1992

«Пробелы в памяти, провалы…»

Пробелы в памяти, провалы.

Что было с нами – миг назад?

Какие пели запевалы?

В какой влекли цветущий сад?

Окаменелость сердца, мозга,

остервенелость сонных душ

грозят погодкою промозглой

стране, вкусившей блажь и чушь.

Блажь звездолобых краснобаев.

Чушь кровожадных леваков.

Россия? – Да. Но – не любая.

А та, святая, без оков.

1991

«Запах пеньки чередуется с запахом черного кофе…»

Запах пеньки чередуется с запахом черного кофе.

Шарканье ног – с барабанною дробью копыт.

Санкт-Петербурга курносый романовский профиль, морось дождя занавесила пахнущий кренделем быт.

Крадучись, я пробираюсь вдоль стен в департамент.

Снова прошенье несу об отлете куда-то на юг…

Птичкой озябшей стремлюсь я к утраченной даме, к той, что меня называла: «Мой милый… Мой ласковый друг».

Все это было – вчера? – при царе Николае, только за минусом красных расстрелянных лет.

Не было красных! Над родиной слава былая!

Возле парадного – лаком сверкающий кабриолет.

1991

«Душа еще жива…»

Душа еще жива,

цела – не извели,

как церковь Покрова

над водами Нерли.

Парящая, светла,

хотя в воде мазут.

Грань каждого угла

ясна, как Божии Суд.

Над зеленью полей,

над белизной снегов

она хранит друзей

и… стережет врагов.

1992

Из книги «Навеселе, на дивном веселе»

«А землю трогает снежок…»

А землю трогает снежок

И все не тает… А пора бы!

За щеки вставив пирожок,

идут смышленые прорабы.

Они задумали завод,

они поднять его решили

среди пружинистых болот,

где до того – лягушки жили.