А на полу избы… избенки,

или – на травке шалаша,

пускай лежит в своей пеленке

новорожденная душа.

И долго жить… До смерти друга,

что будет рядом, возле, здесь…

А если одолеет скука,

то про запас чернила есть.

1970-е

Из книги «Пивная пена»

«Завихряются машины…»

Завихряются машины,

как железная струя.

Мы еще с тобою живы,

оболочечка моя!

Навались, душа, на посох.

Что там светит впереди?

В рай напрашиваться поздно.

В райсобес – не по пути.

Значит – в ад, точнее – в зелье,

в круг дрянных, зато – родных!

А отсюда и веселье,

что шокирует иных!

1960–1991

«Утро. Полумрак. Полурассвет…»

Утро. Полумрак. Полурассвет.

Завтра – будет.

Будущего – нет.

Ноги загрустили. Руки сникли.

Уши к полумузыке привыкли.

Вот и полумрак полуиссяк.

Головой с размаху – о косяк!

Чтобы, значит, мозги набекрень.

Утро. Полусумрак, полутень.

Как кистень – под головой кулак.

Время просыпаться.

Ан – никак.

1991

«Среди деревьев возле дачи…»

Среди деревьев возле дачи

одно вело себя иначе,

чем остальные дерева:

оно… скрипело! Чуть, едва.

Оно стенало, как от боли,

как бы желая лучшей доли.

И, затаясь в своем углу,

тот скрип терпел я, как иглу,

входящую в мой мозг унылый…

Но вот на днях собрался с силой,

схватил топор! И – смерть сосне.

Но скрип остался. Там, во мне.

1992

«По перрону ходят люди…»

По перрону ходят люди,

ждут отправки кто куда.

Рядом в каменной посуде

«Кипяченая вода».

Пожелайте, воробьишки,

мне ни пуха, ни пера.

Пассажиры точат книжки,

как жуки… Стоит жара.

И шибает из вагона всем,

чем пахнет человек.

Вот пакетик от бекона

на путях окончил век,

вот неясная старушка

помочилась между шпал…

Вот земля – моя подушка,

на которой я поспал.

1963

«В человеке вспыхнула тревога…»

В человеке вспыхнула тревога:

из газет узнал, что нету – Бога!

Причесался. Вышел за ворота.

Глядь! – из-за угла хромает кто-то.

Поравнялись. Щелкнули зубами.

«Значит, нет Всевышнего над нами?»

Так они подумали – с испуга.

И слегка обидели друг друга.

1969–1981

«Два бандита смиренно сидели в пивной…»

Два бандита смиренно сидели в пивной

после темной и мокрой работы ночной.

Разгрызая зубами соленый сухарь,

чернобровый сказал убежденно: «Фонарь!»

Отхлебнув свое пиво, и мрачен, и зол,

белобрысый на это ответил: «Козел!»

А в пивной становилось заметно тесней.

Был один из семи нумерованных дней.

Неустанно скулила несчастная дверь.

И сказал чернобровый: «А ты ей – не верь!»

На столах заунывно звенело стекло.

Белой пеной, как снегом, столы замело.

И сказал белобрысый: «Уеду на юг!»

А в ответ чернобровый: «Уедешь – каюк!»

Выходя из пивной, озираясь на свет,

два бандита сказали друг другу: «Привет!»

Белобрысый, подумав, добавил: «Пока».

И безжалостно их повязала Че-Ка.

1960-е

«В тишине шуршала мышь…»

В тишине шуршала мышь.

Хан чесался. Тохтамыш.

Хан чесался потому,

что неможилось ему.

А неможилось ему,

потому что съел хурму

слишком свежую, пожалуй, –

хан не ел товар лежалый.

На лице его печаль,

как кисейная вуаль.

Говорит ему один:

– Не печалься, господин.

Финик съешь, откушай фигу.