А не то – коленом –

и под зад ногой!

1967

«Мать моя меня рожала туго»…

«Мать моя меня рожала туго», –

это мной услышано от друга.

Видимо, что так оно и было:

ржала и лягалась, как кобыла!

Не всегда оно бывает быстро, –

ведь кого на свет решила выслать:

не инструктора райкома, где там!

тунеядца, алкаша, поэта.

Потому и туго появлялся,

что весь мир тому сопротивлялся.

Торговали б водкой в животе, –

он бы и сейчас сидел в гнезде.

1963

«Вот вы ругаетесь, хватив из ложки супа…»

Вот вы ругаетесь, хватив из ложки супа

кипящего, хоть и не дали дуба.

Выплевывая кожу изо рта,

вы мыслите, святая простота:

«Как больно жить, как жизни тяжек труд!»

Но жизнь пройдет, вам рюмочку нальют,

и вы простите – Родине, жене, –

что жили как бы по уши в говне.

Зато теперь – в желудке – летний сад!

Еще одну! И – нет пути назад…

А вы ругаетесь, как нищий на помойке,

как мужики, что вышли из попойки,

как член Це-Ка, что вышел из дворца…

Ах, где ты, радость, радость без конца?

1969

«Не верю, что нас разлюбили…»

Не верю, что нас разлюбили.

Лет двадцать мы горькую пили.

Потом, озираясь смятенно,

тихонько полезли на стену.

Вконец освинело умишко.

Пришло бы из детства письмишко.

Хотя бы – единая строчка, –

три радужных слова и точка,

примерно, таких очертаний:

«Вернитесь, довольно скитаний».

1968

«Из черепа великого поэта…»

Из черепа великого поэта

я пил вино, скучая при свечах.

И терпкое, как смерть, кощунство это

ласкало кровь! И пенилось в очах.

И не было со мною в этот вечер

ни суеты, ни слез минувших лет.

Текли стихи, и оплывали свечи,

и гениальность излучала свет.

1978

«Она на нем, прокисшем, виснет…»

Она на нем, прокисшем, виснет,

хотя и сознает, что он – не то…

Так на пожаре, вместо жизни

порой спасают… старое пальто.

1970

Белая горячка

Вот он связан, кусается,

в жилах пенится злость!

Посмотри-ка, красавица,

что с любимым стряслось.

В лимузине катал тебя,

мед стекал по усам.

Мог он беды отталкивать

без помощников, сам.

Жил поющий – не ноющий,

знал и этак, и так,

а теперь, как беспомощный,

подорвавшийся танк.

На графинчике с корочкой

занесло – и в кювет!

«Ну и пусть себе корчится!»

прозвучало в ответ.

«Помоги ему… кончится», –

снизошла ее мать.

А красавица морщится:

«Толку – ногти ломать!»

1970

«А в декабре все не было зимы…»

А в декабре все не было зимы.

И на асфальте белые окурки

за пять шагов разглядывали мы…

Отягощали ватные тужурки

сердца и плечи молодых людей.

И с отвращением воды касались чайки.

И вместо снега – высевки дождей

собак и горьких пьяниц помечали.

Все остальное пряталось: в дома,

под зонтики, под крыши лимузинов,

под крылышко унылое ума,

под стеклышко кафе иль магазина.

А я – среди собак и забулдыг –

не прятался, поскольку боль постиг.

1960–1984

«Стала рожа шире тела…»

Стала рожа шире тела,

шире задницы… Ну, что ж.

«Потолстел!» – гнусавит Стелла.

«Пополнел!» – гундосит Жорж.

– Да, братишки, – отвечаю, –

что поделать – разнесло.

Может, в Африку отчалить,

сбросить парочку кило?

Может, петельку накинуть?

Может, в водочке сгореть?