4

Сердце у Яши екнуло. Неужели придется уезжать с

училищем? «А как же родные? — хотел спросить он. —

Ведь дома — больной парализованный отец, мать,

сестренка Нина, брат Лешка».

Вдруг ухнуло так, что задрожали стекла и в стакане,

стоявшем на столе, задребезжала ложечка.

— Дальнобойными бьют, — определил секретарь.

Он вынул из стакана ложечку, положил на ворох

бумаг. — Тут один человек заходил, смотрел заявления

ребят, которые на фронт просятся. Твое заявление его

заинтересовало. — Затем, ничего не объясняя, неожиданно

спросил: — Где санаторий Дзержинского — знаешь?

Завтра вечером направляйся туда. Спросишь дядю

Володю. Можешь идти. Гбрдиенко! — остановил он

Яшу, когда тот уже пробегал по улице мимо его окна.—

Отнеси, пожалуйста, вот это на радио... Да, на

Манежную, сорок девять, где раньше был Дом народного

творчества. Здесь стихи фронтовиков.

Через открытое окно он протянул Яше пакет.

«Почему такая таинственность? — размышлял Яша,

шагая по улице. — При чем тут санаторий? Может, в

отряд добровольцев записывают там? Но зачем тогда

обращаться к какому-то дяде Володе? Отряд, даже

добровольческий, наверняка возглавляет командир.

А у командира — звание... И почему, наконец, надо

идти в санаторий завтра, а не сегодня?»

Да и что особенного в его заявлении? «Хочу бить

фашистских гадов. Прошу направить добровольцем на

фронт». Вот и все. Подпись. Число. Примерно так писали

в своих заявлениях и другие ребята — Саша Чиков,

Николай и Ваня Музыченко, Гриша Любарский, родной

брат Алексей, которого не взяли в армию из-за

плоскостопия.

День был солнечный, теплый. С моря дул свежий

солоноватый ветер. На Манежной улице у возведенной

баррикады мальчишки гоняли мяч. Возле дома сорок

семь две чернявенькие девчушки — видимо, сестрички,

так как были одеты в одинаковые синие

платьица-шотландки,— играли в классы. Еще одна девочка — она

была в розовой вязаной кофточке —стояла в тени под

акацией и наблюдала за игрой. На ступеньках дома

сидела женщина с грудным ребенком.

Яша подмигнул девочкам, на одной ноге проскакал

по квадратам, обозначавшим классы, и вбежал в подъ-

5

езд дома сорок девять. На стенах длинного коридора

висели гитары и мандолины, акварели. Здесь же, в

коридоре, пожилая женщина в очках в золотой оправе

сидела за небольшим столом и что-то печатала на

стареньком «ундервуде». К столу был прислонен большой

пузатый контрабас. Недалеко от женщины на высоком

стуле восседал молодой парень с винтовкой.

Увидев Яшу, парень наклонил к себе штык

винтовки: давай, мол, сюда.

— А, стихи фронтовиков! Это ей, — он кивнул в

сторону женщины. Та глянула на Яшу поверх очков, молча

указала глазами на край стола.

— Внимание! Воздушная тревога! — раздался вдруг

из тарелки репродуктора, высевшей над входной дверью,

голос диктора.

— Тебе, мальчик, лучше переждать здесь, —

посоветовала женщина, не отрываясь от своего занятия.

В следующее мгновение дом вздрогнул от страшного

взрыва. С потолка и стен посыпалась штукатурка.

Гитары и мандолины свалились на пол, жалобно зазвенев

струнами. Входная дверь распахнулась, оглушительно

захлопнулась и снова раскрылась. За первым взрывом

последовал второй, еще более сильный. Женщина

пронзительно вскрикнула, схватилась за голову. Парень

грохнулся со стула на пол. Яшу швырнуло к порогу»

Падая, он поранил руку о разбитый контрабас.

Еще три взрыва подряд. Коридор заволокла плотная

мгла...

Яша очнулся и стал ощупью пробираться к выходу.

Нащупал дверной косяк, шагнул на улицу. Соседнего

дома, на ступеньках которого недавно сидела женщина

с ребенком, не было. Над грудами щебня стелился

едкий дым. Девочка в розовой кофточке лежала навзничь,

придавленная стволом акации.