Маринке это смутно напомнило запах в старой церкви, куда ее, совсем еще кроху, привела когда-то бабушка. Ей даже снились иногда яркие блестящие оклады, в которых терялись темные от времени лики святых. А под ними хаотично лепились огарочки свечей с длинными сосульками оплавившегося воска. Ей было и страшно, и интересно, и она крепко держалась за плотную ткань темной бабушкиной юбки. А когда к ним подошел неожиданно молодой бородатый священник с веселыми глазами и поздоровался, Маринка пустила тихую слезу. Не потому, что испугалась, а как-то неожиданно для себя… может, потому, что бабушка пришла на отпевание какой-то своей старой подруги, и женщины в платочках уже готовились петь, тихо переговариваясь между собой. Само отпевание Маринка не помнила - ее за руку вывели из храма, и она бродила около церкви, стоявшей на горе уже не первую сотню лет, смотрела на протекающую далеко внизу реку, на раскинувшийся за ней город, кутавшийся в зеленую пышную листву, на дымящиеся трубы комбината. Старинное кладбище при церкви было солнечным и веселым… ни капельки не похожим на мрачные равнины Грызмага.

–  Ирка, а ты была у церкви на горе?
– спросила она, озираясь.

–  Была, конечно, - ответила сестра, крепко держа ее за руку.
– Там красиво…

–  И кладбище там совершенно другое, не страшное, правда? Там летом кузнечики стрекочут, солнышко светит и облака прямо над головой плывут… и поют там красиво.

Словно отозвавшись на ее слова неподалеку протяжно завыли. Не вурдалаки, не псы - нет! Так тоскливо и страшно могли запевать запойные пьяницы, собиравшиеся в сквере неподалеку от Луны. Что-то тягучее, без начала и конца, да, в общем-то, и без музыки, словно сама смертная тоска вздумала оплакивать жестокую и бессмысленную судьбу.

Сестры прижались друг к другу еще теснее. Не сговариваясь, они почти бегом прошли мост и ступили в черную тень улиц, начинавшихся с узкой набережной. Они шли прямо и прямо, почти не замедляя шаг… и, оглянувшись, Маринка увидела, как из глубины вод медленно всплывало что-то, напомнившее ей брюхо гигантской мертвой рыбы. Она отвернулась. Разглядывать, что же такое скрывается в этой ужасной реке, ей не хотелось.

–  Это Город Напрасно Умерших, владения Грызмага, темного духа, - сказала взрослая Марина своему спутнику.

–  Понял, - напряженно ответил Рыцарь.
– Не знаю только, почему Ирина попала именно сюда. Кот говорил, что это место самоубийц.

–  Самоубийства - они разные бывают, - задумчиво заметила Марина, шагая по горбатой поверхности моста. В этот раз в реке плавало несколько раздувшихся, слабо шевелящихся голых тел, окруженных светящейся зеленоватой ряской, но вглядываться у нее так же не было желания, как и тридцать лет назад.
– Наверное, не все попадают сюда…

–  Где мы будем ее искать?
– немного помедлив, сказал Рыцарь.
– Знаете, королева, я слышал, что вы с Ириной уже были здесь еще детьми.

–  Да. Были. Думаю, Ирина всегда помнила об этом, а я - забыла. А идти мы будем прямо, до угольно-черного дворца, открытого всем ветрам. Там стоит трон Грызмага. Пустой. Во всяком случае, тогда он был пуст.

То, что не все самоубийцы попадают в этот ужасный Город, думала и Ирина. Здесь бродили те, кто умер нелепо и случайно… зачастую так и не поняв, что умерли. Кто знает, что сейчас видел перед собой старик в телогрейке и с молоточком на длиной рукоятке? С такими молоточками на станциях обстукивают под вагонами колесные пары, или рессоры, или что-то подобное. Старик-железнодорожник медленно ковылял прямо к сестрам, неразборчиво бормоча и размахивая свободной рукой. В глубоко запавших глазах не светилось ни одной живой искорки. Следом за ним тащилось еще несколько темных фигур, закутанных с головой в обветшавшую донельзя, грязную марлю или кисею. Они и выли эту странную песню. Марина схватила Иринку за плечи и дернула в сторону - из черной подворотни прямо им под ноги выкатился выцветший футбольный мяч.

–  Ирка, - срывающимся шепотом прошелестела она, - Ирка, смотри!

Окно первого этажа распахнулось, - медленно, как в дурном сне. Из проема окна вывалилась плотная масса тьмы, упершаяся в мостовую косым столбом. Так обычно вырывается из окна свет домашней люстры, очерчивая на асфальте прямоугольник. Но сейчас это был толстый луч тьмы, вступить в который нельзя было ни под каким видом. Вслед за мячом уже брела изломанная худая фигура с безжизненно болтающейся одной левой рукой. Культя правой нелепо торчала в сторону.

Они обогнули столб тьмы, в которой что-то сопело и откашливалось, увернулись от размахивающего рукой старика, задержав дыхание, проскочили мимо закутанных фигур. Последних становилось все больше. Они бесцельно брели по мостовой; стояли, не то оцепенев, не то медленно обдумывая свои тягучие мысли - она навсегда отвратили Марину от фильмов о зомби, которые через много лет пытался ее заставить смотреть муж. Она выросла, ни разу не вспомнив об увиденном… разве только в ночных кошмарах ей являлись эти улицы, но в таких, которые она, проснувшись, не помнила. Но где-то в самом дальнем уголке ее памяти они все-таки были… а муж посмеивался над взрослой Мариной, считая ее просто слишком впечатлительной.

Было страшно даже подумать, что можно прикоснуться к этим фигурам, но несколько раз девочкам проходилось проскальзывать мимо них, с ужасом чувствуя легкое прикосновение ветхой ткани, избегая всматриваться в закрытые ею лица… и все равно замечая под нею смутные очертания худых обострившихся лиц с безвольно отвисшими челюстями.

Сейчас сердце взрослой Марины было спокойно. Они шли с Рыцарем, уважительно уступая дорогу мертвым. Сейчас Марине казалось, что закутанные в саваны фигуры идут не угловатыми неровными шагами, а тихо плывут, почти не переставляя ноги. Они поворачивались к ним, живым, словно всматриваясь, и когда из рваной призрачной кисеи к Марине вдруг протянулась худая рука, она не стала отодвигаться. Рука робко коснулась ее рукава и безвольно упала. Сгорбленная фигура, казалось, безмолвно рыдала.