Шрифт:
маленьких радостей, погони за призрачным счастьем. В эту мелодию вплетали звон молоточки медников, ее
творили шумные вздохи кузнечных мехов, скрипучие веретена горшечников, выкрики продавцов,
расхваливающих свои товары, разносчиков холодной воды в медных, причудливой формы кувшинах. Эту же
мелодию бесшумно дополняли пестрые ковры и ткани, развешанные в бесчисленных лавочках. Белые и желтые
блики серебра и золота на деревянных подносах ювелиров, буйство всех цветов радуги в горках фруктов и
овощей. Дочтенная тяжесть старинных книг. Таинственные запахи приворотных трав. Наборные уздечки и
холодная острота благородных кинжалов.
Корзинщики, которые плели свои изящные и прочные изделия, портные, которые шили халаты и фески,
здесь трудились, здесь жили и здесь умирали.
Ароматы свежих фруктов и редких духов смешивались со зловонием темных закоулков. А живой блеск
женских глаз встречался так же часто, как и глаза, затуманенные трахомой.
Здесь никто не говорил нормальным голосом. Приценивались, торговались, ссорились и даже
обменивались новостями на повышенных тонах.
— Вы, вероятно, думаете, Ян, что мы находимся на красочном восточном базаре, — счел нужным
нарушить обоюдное молчание Фарук. — Но это верно лишь частично. На самом деле мы присутствуем в
главном центре сплетен, слухов и новостей. Здесь вы без особого труда можете узнать номера английских
частей, прибывших вчера в Тобрук. А также — что два дня назад ел на завтрак премьер-министр Англии
Черчилль… Мне доподлинно известно, что иностранные дипломаты держат на базаре специальных платных
агентов. Посольства боятся отстать от жизни. Сам египетский король не гнушается сведениями с базара… Так
что, надеюсь, ими не станете брезговать и вы.
“Ого, — мысленно рассмеялся Ян. — Чувство юмора у этого человека все же имеется. Только, пожалуй,
запрятано глубоко. Как все его истинные думы”.
— Я не привередлив, — успокоил Фарука Ян. — Но мне больше по душе базар в его первозданном
значении.
— Я знаю, — почти крикнул Фарук, поскольку его голос тонул в шуме рынка. — Но вы совершаете
ошибку! Базары всегда служили источником и передатчиком информации! Это их единственная бесплатная
функция…
Они вышли в район сувениров. На одном из выдвинутых прилавков, подпертом палкою, стояли
бесчисленные головы царицы Нефертити. Они были раскрашены ярко, по местным обычаям. Фарук собирался
пройти мимо. Однако Ян внезапно остановился, взял один из образцов в руки. Лицо Нефертити было для Яна
чуждым. Но шея… эта лебединая, тонкая, удивительная женская шея… ему подумалось, что она была
единственной правдой о женщине, жившей много веков до того, как Ян попал на этот базар. Можно было
приукрасить черты царицы, но выдумать подобную шею не мог бы ни один художник или скульптор того
времени. Так же как предвидеть, что шея древней царицы, ставшей эталоном красоты, окажется похожей на
шею молодой польки Кристины, совсем недавно таинственно и непонятно ушедшей из жизни.
Ян держал в руке очередную дешевую копию головы египетской царицы, покорившей время не великими
делами, в которых, без сомнения, проступал бы цвет крови, а просто женским обаянием, женской красотой,
способной преодолевать столетия наряду с пирамидами.
“А ты, Кристя, лежишь в земле, — думал Ян, — никому не желавшая зла, никем не узнанная до конца.
Ты никогда не станешь знаменитой. И не потому, что не была царицей. Просто не успел найтись твой Тутмос,
умевший мять глину для того, чтобы она затвердела и передала потомкам черты, которые вдохновили мастера.
Тутмос думал о вечном. Я — о сиюминутном. Вот почему ты останешься неведомой…”
— Вам нравится эта поделка? — спросил Фарук.
— Нет, что вы! — Яну сделалось неудобно. — Просто на хлынули воспоминания…
— Я знаю, — сказал Фарук.
Ян уже стал привыкать к постоянной фразе египтянина Но сейчас не выдержал, подозрительно глянул на
него Что он знает? Что-либо конкретное о Кристине? Но откуда? Маловероятно. Что-то о Яне? Может быть.
Однако скорее всего он знает о людях и временах…
— Я знаю, — повторил египтянин. — На вас нахлынули воспоминания. А на нас нахлынули дельцы,