– Истерик не будет?

– Не думаю.

– Скажите как есть. Пусть приедет. Может, здесь поговорим.

– Ты можешь сейчас подъехать? Лена погибла – Все узнаешь. Приезжай.

Гущин видел, что Максим на пределе. И отправился к консьержке. Или еще какие обстоятельства надеялся выявить.

– Так букет этот точно после вас появился? – спросил он на выходе.

– Не было цветов, они же сразу в глаза бросаются.

– А она именно такие цветы любила?

– Разные.

Было начало девятого. Вечерняя консьержка заступила на смену. Ее приходилось сдерживать – так стремительно и достаточно толково из нее, вперемежку с причитаниями, исторгалась информация. – «Вечер беспокойный, так как к Агафоновым съезжались гости, вернее не съезжались, а подтягивались, очень растянуто во времени; нет, чтобы приехать и праздновать, долго собирались.

Ромины – нормальные, никаких от них беспокойств. Елена вчера не выходила. Максим – все точно по времени. Уехал в полдесятого. И здоровается, и прощается. Приветливый. И, наверное, через полчаса пришел, (да, уже десять было), молодой и какой-то странный. Сказал: «К Роминой, от Гордиенко». Отзвонила. «От Веры?». Вы знаете, она была удивлена. И она говорит: «Пусть пройдет».

И вскоре он ушел, не больше получаса прошло. Стремительно, даже не взглянул. А странный потому, что беспокойный. Какой-то дерганный. Роста выше среднего. Одет? – не как к ним обычно господа ходят, но не раздрипанный. Шарф большой намотан, шевелюра. Но не космами. Лет, наверное, к сорока. Нет, не вызывал доверия». – Она смотрела на Гущина, будто выкладывала убийцу на тарелочке.

– Он с букетом был?

– Нет, пустой, руки в карманах. А с цветами все, кто к Агафоновым шел. Да, и совсем последний молодой господин, загорелый. Большой букет.

– Что за цветы?

– Не знаю. Были в бумагу завернуты.

Тут вошла невысокая, стильно одетая дама и бросила, не глядя: «К Роминым»

– Вы знаете, – начал, было, следователь. Она глянула так, что стало ясно – знает!

– Я следователь, фамилия Гущин.

– Татьяна Евгеньевна Дорофеева. Мне Максим сказал, она моя подруга. Где она?

– В морге.

Дорофеева, с закрытыми глазами, поворачивая голову из стороны в сторону, прошептала: «Тоже театр, последняя роль». И так же, чуть слышно, спросила: «Что произошло?»

– Хм, знать бы. Ее нашла домработница, утром. Подруга ваша погибла, ей пронзили грудь каким-то стеклянным копьем.

– Разбили сердце. Ну и ну… Можно в квартиру?

Поднялись вместе. Открытые двери, пустая гостиная. Дорофеева прошагала несколько ступенек, потянулась к отбитой стеклянной лошадиной голове. «Не трогайте, может там следы какие, мы еще работаем» – Гущин вопросительно посмотрел на подошедшего криминалиста, тот предложил все осколки забрать с собой: «В лаборатории посмотрим» «Там случилось?» – Татьяна вопросительно смотрела на ручеек стеклянных осколков, – «Можно?» – и, не дожидаясь ответа, медленно проникла сквозь дверной проем.

«Нет у меня предположений, не знаю. Мы говорили вчера днем и собирались сегодня за подарками, на мост „Багратион“. Купить муранских тигров» – она так и не сняла шубу. Сидела, утонув в кресле, Максим курил у окна, Лариса прижалась к дверному косяку. Все собрались в гостиной, молчали.

– А случаем, как писательница, не остались ли какие-нибудь записи. Может, дневник вела? – все эти конкретные, но обезличенные вопросы коробили Максима. Ему хотелось белугой выть, а приходилось давить из себя подробности.

– Елена ничего не сохраняла – ни писем, ни поэтических опытов. Какие там дневники! У нее: миновало – да и Бог с ним, – отделался скороговоркою Максим.

– «Мысль изреченная есть ложь», – прозвучало. Татьяна шептала себе.

– Что вы сказали? – Гущин надеялся, что сможет встретиться с Дорофеевой взглядом.

– Тютчев сказал, – прошептала Татьяна и зябко прижала шубу к груди.

– А Гордиенко эта вам известная личность? – обратился Гущин.

Ответили одновременно. «Мы виделись» – Максим и «Конечно» – Дорофеева.

– А что это за деятель, кого Гордиенко вчера к покойнице присылала? Консьержка рассказала – приходил.

– Кто ж может знать? Может, из Америки кто, с оказией.

– Да позвоните ей, она и скажет, – Дорофеева написала номер.

– Сейчас в Колорадо ночь, – озвучил Ромин течение мысли.

– У них ночь, а у нас смерть, – Татьяна устало поднялась. – Прости, Максим, я пойду. Ничем я не могу помочь, ни ей, ни тебе.

– Вы можете помочь следствию!

«Какая жуть!» – твердили мысли, но Дорофеева сказала должные слова: «Когда будет нужно, я смогу это сделать. Сейчас нечем. Вот мой телефон. Завтра, или когда еще. Звоните Вере, я тоже ей позвоню. Не сейчас». И она стремительно двинулась к лифту.