Гущин поехал на Сретенку, в Костянский переулок. Дверь открыла немолодая женщина, волосы плохо прибраны, исхудалая, большие горестные глаза. Она, изучающе, посмотрела на гостя, и спросила тихо: «Что вам еще надо? Разве он не рассчитался с вами?». «Постойте, вот удостоверение. Я майор Гущин Виктор Васильевич. Мне нужен Поленов Никита». «А я думала, Никита в мастерской, сегодня там ночевал», – «Вы кто ему будете?» – «Жена» «А что телефон не берет?» «Это нормально, когда он пытается работать. Так зачем он вам?» «Где мастерская?» «На Масловке. Давайте, я вам покажу».

В коридоре с высоченными потолками шаги дробно сотрясали тишину. Остановились у двери под номером 25. Анастасия, супруга, тихонько постучала, потом еще. «Никита, это я». Еще постучала и, при отсутствии ответа, вопросительно посмотрела на следователя. Перехватив взгляд, медленно опустила глаза, да так и оставила их на полоске света, пробивавшегося из-под двери.

Участковый, понятые, плотник – все заняло минут двадцать – дверь открыли. Поленов Никита Михайлович, сорока трех лет от роду, с исколотыми венами, уткнувшись в грудь подбородком, уже не хотел ни дозы, ни еще чего, бездыханный и остывший. Мастерская походила на захламленный склад. Только расчищенный уголок у стены, где стол, диван, хозяин. «Я думаю – не криминальный» – предположил судмедэксперт.

Анастасия все рвалась к мужу, но труп унесли. Гущин попросил ее проехать в отдел. Анастасия, незамедлительно, начала рассказ. Вернее – поток воспоминаний. Рефрен в рассказе так звучал: «Вы не представляете, какой Никита был замечательный». Гущин записал в протоколе: «Был успешный художник-портретист, много заказов. Психопатический тип. Клиенты не нравились, работал ради денег. Своего рода слава. Пить особо не любил. Жена узнала о наркотиках лет пять назад. Не лечился. Типичная картина. Зависимость. Работать невмоготу. Деньги кончились. Набрал заказов, предоплата. Последний уговор – лечиться. Необходимы деньги».

– И вы знаете, вчера он нашел. И чтобы предоплату отдать. Он говорил клиенткам, что едет работать во Францию. Их напишет по возвращении. Не говорил, кто выручил, но у него много друзей. И отдал мне сто тысяч. Говорил – завтра поедем в клинику. Нашли хорошую, под Москвой. «А мне сегодня один портрет дописать и отдать надо». И уехал, а я ждала.

– Да, госпожа Поленова, тяжелые обстоятельства. – Гущин вздохнул. – Мы будем разбираться и разберемся. А вы пока дома побудьте, вы понадобитесь.

– Хорошо. Я буду ждать.

Отзвонились дактилоскописты. Пальцы Поленова оставили следы присутствия хозяина у Роминых. На ручках, на перилах, на обелиске. На осколках стекляшек, вроде, не нашли.

И в мастерской Поленова, где, казалось, картина ясна, присутствие своего постороннего тоже обнаружили. На шприце, поверх пальцев Никиты, были еще чьи-то. Резиновый жгут с чужими четкими рисунками. И верхняя запыленная картина, на сколоченной в изголовье дивана полке, хранила свежий отпечаток. Будто пальцами на нее опирались. И это был не Поленов. Анастасия уверяла, что Никита, как правило, в мастерской посторонних не терпел. Работал он у заказчиков, а в мастерской искал лучшее фоновое решение.

– А друзья-то, у него, какие были? Приятели?

– Ну, конечно, у него было много друзей. Ну, раньше. А с кем из них он общался – не знаю. Мне подъехать?

– Я позвоню.

Гущин выехал в мастерскую Поленова с помощниками. Нужно было все картины просмотреть и описать. Работали не зря. На стеллаже, на отдельной полке, аккуратно проложенные друг от друга и прикрытые куском атласной ткани, стояли пять портретов одного периода – Елена Ромина в ранней молодости. И они отличались от более поздней портретной галереи.

На одном – Елена у балетного станка. Правая нога дерзновенно устремлена в небо, параллельно поднятая и мягко округленная рука делает стремление более сдержанным. Горделивый профиль (голова повернута влево, взгляд не читается) убедительно подчеркивает решительность позиции конечностей – «идите, я сказала все».

На другом – Елена обнаженная и вся удлиненная, среди зелени и желтизны диковинных растений.

Еще была Елена в кресле, с нарочитой гримасой лица. Елена осенью, с фоном из опавших и падающих листьев. И Елена наивная, вскинувшая глаза в ожидании откровения.

Да, была Елена в жизни и творчестве Поленова. И оставалась до последних дней.

– Картина, в общем, ясная, Валерий Семенович, – докладывал Гущин руководству, – и версия существует, только результатов экспертизы ДНК ждем.

– И с чего художнику этому свою бывшую возлюбленную убивать?

– Во-первых, Поленов продолжал Ромину любить. Уж больно бережно хранил ее портреты. Ну, если и не любил так сильно, то деньги ему требовались позарез. Заказчики хотели получить предоплату. А сам намучился с зависимостью, и надеялся с наркотиками завязать. Пролечиться. На это тоже деньги нужны.