Но ворота закрыты. Шумная кавалькада останавли-

вается. Гармоника умолкает, джигиты перестают гикать

и свистеть. Из ворот выходят почтенные старцы. Один из

них спрашивает:

— Кто вы такие, и каким ветром вас занесло в этот

тихий хадзар?**

— Мы предвестники счастья, — отвечает глава всад-

ников. Ворота тотчас открываются. Гости идут во двор,

а невеста в сопровождении девушек — в дом. Впереди —

шафер:

— Фарн фацауы, фарн! /Счастье идет, счастье/ —

громко возвещают прибывшие — это о невесте.

«Несчастье мое, несчастье!..» — шепчет бедная, всеми

забытая дочь лесника и крепко прижимает платок, прик-

рывающий обезображенную часть лица. К горлу подсту-

* К у р а т /осет./ — тонкий бешмет под черкеску.

** Хадзар /осет./ — дом.

76

пают рыдания. Она поворачивается и убегает в сторону

леса.

Возле большого кирпичного дома, где живет старый

Саладдин, стоит дородная няня и держит за руку трех-

летнего мальчика, Знаура.

— Куда бежит тетя? — спрашивает ребенок.

— В лес, в гости к лешему, она колдунья, — следует

ответ, и мальчик испуганно прячется за юбку няни, не ве-

дая, что «колдунья» его родная мать.

Одиннадцать весен прошло с той памятной весны.

Отгремел девятнадцатый год. В горах Осетии установи-

лась власть Советов. Кубатиевы сгинули где-то в белой

армии. Только Сафар был за границей не то в Сирии, ие

то в Иране — по-разному говорили, да старик Саладдин

остался в родном селе. Знаур по-прежнему жил у Са-

ладдина. Шел ему четырнадцатый год.

Все богатство дяди Саладдина теперь заключалось

в кирпичном доме, в небольшом стаде овец, запрятанном

в горах, да, может быть, в золотой кубышке, о которой

ходили таинственные слухи задолго до начала граждан-

ской войны.

Знаур вместе со своим школьным товарищем, русским

мальчиком-сиротой Костей Коняхиным целыми неделя-

ми пропадал на пастбище, недалеко от сторожки лесни-

ка. Друзья пасли сельский табун жеребят, которые воз-

растом еще не подошли для сдачи в Красную Армию.

Были здесь и овцы, принадлежащие Саладдину, — при

них-то и находился Знаур.

Часто вечерами подсаживалась к пастушьему костру

лекарка Хадзи и просиживала с ребятами долгие часы,

рассказывая самые интересные истории о нартах — ми-

фических предках осетин. Юные пастухи привязались к

Хадзи и удивлялись, как могли до сих пор бояться ее.

Хадзигуа тайно бросала на Знаура трепетные взгля-

ды, полные материнской любви. Открыться ему она могла

лишь в тот день, когда Знаур станет самостоятельным

человеком и кончится над ним власть старого Саладдина.

В доме старика жила Цеж, жена пропавшего за гра-

ницей Сафара Кубатиева. Прежде в глазах Хадзигуа ома

была злой соперницей, самой счастливой женщиной па

свете. Теперь Цеж лежала в пустой комнате в женской

77

половине дома беспомощная, больная. Дряхлая старуш-

ка, родственница Саладдина, кое-как присматривала за

ней. Без всякого зла на сердце заходила Хадзи в комна-

ту больной.

— Потерпи, дорогая Цеж, — говорила лекарка. —

Нужно найти кошачью лапу или крестовник. Буря стих:

ла, пойду на поиски...

Опытная лекарка знала, где нужно искать целебные

цветы и корни.

Зашла в редколесье и остановилась возле стройного

клена. Покачиваются шатровые кроны ореховых деревь-

ев. У их подножья цветут, распространяя тонкий аромат,

низкие лохи. Хадзи наклонилась. Между лохами притаи-

лись паутинистые стебли с черными зубчатыми листоч-

ками. «Вот он, — прошептала радостно Хадзи, — горный

крестовник. Он остановит кровь в груди несчастной

Цеж».

С полной корзиной целебных трав подходит она к

роднику. На бережке маленького прозрачного водоема

растет одинокая ива с тонкими свисающими ветвями,

покрытыми серо-зеленой листвой.

Хадзигуа опустилась рядом с ивой, запечалилась.