– Короче, Рихтер, – Линц нетерпеливо махнул рукой, – опустите технические подробности. Каждая минута на счету. Докладывайте по существу.

– Есть, господин штурмбанфюрер, – лейтенант выпрямил спину, что, по-видимому, означало стойку «смирно» сидя. В результате разведки установлено следующее, – начал чеканить лейтенант:

– Во-первых, установлен контакт с настоятельницей монастыря, фрау…

– Опустите.

– Во-вторых, русский взвод численностью в двадцать человек сегодня в 13.00 оставлен русским командованием для защиты монахинь до момента передачи монастыря под защиту оккупационной комендатуры, при этом настоятельница утверждает, что решение принял советский генерал, который посетил монастырь после попытки надругательства над монахинями вооруженными уголовниками, которые были деактивированы русскими.

– Что значит деактивированы?

– Двое уголовников убиты в перестрелке, один – арестован и увезен.

В-третьих, во время обеда, а настоятельница утверждает, что русские их накормили из полевой кухни, в районе 14-ти часов у монастыря остановилась штабная машина с тремя офицерами, которые, угрожая оружием, желали попасть в монастырь. Их не пустили. Зародился конфликт, в результате чего два солдата охраны погибли, а через час начался штурм монастыря другими русскими.

В-четвертых, настоятельница сказала, что атакующие русские хотят убить всех монахинь…

– А она откуда это узнала? – на лице Линца было неприкрытое удивление.

– Когда начался бой, командир русских, охраняющих монастырь, сказал ей, чтобы они связали из простынь веревки, и, кто может, уходили из монастыря по веревкам на дно ущелья. Их всех убьют. В живых никого не оставят.

– И что же, они не воспользовались советом?

– Настоятельница сказала, что у них все простыни старые и ветхие. Веревки из этих простыней не выдержат веса и одного человека, не говоря уж о нескольких. Война. Монастырь не мог себе позволить приобрести новые крепкие простыни. Да и не смогут монахини спуститься по канату на 50-метровую глубину.

– А о тайном ходе, выходит, настоятельница не знала?

– Никак нет, господин штурмбанфюрер. Она и сейчас не знает.

– Вы ей не сказали? Почему?

– Потому, что у меня не было приказа. Потому что если по нему уйдут монахини, по нему за нами могут пойти русские.

Штурмбанфюрер несколько секунд с недоумением на лице изучал сидящего напротив него лейтенанта. В результате чего недоумение на его лице трансформировалось в легкое презрение, а голос приобрел сарказм.

– Значит, горстка русских считает своим долгом отдать свои жизни за честь, жизнь и достоинство наших женщин, а мы, наследники Великого Зигфрида, прикрываясь их жизнями, будем спасать свои задницы? Сколько их там?

– Монахинь? Сорок три…

– Ясно. Но я имел в виду русских. Сколько их там?

– В живых осталось человек десять. Остальные – либо ранены, либо убиты. Монахини выносят с верхней обходной площадки раненых, укладывают во внутреннем дворе и оказывают им помощь: перевязывают, дают воды…

– Мы обязаны им помочь!

– Русским?! – в глазах лейтенанта было столько неприкрытого удивления и непонимания… этого не может быть, потому что не может быть никогда!

– Мы должны вывести монахинь через ход. А с русскими… это уж как карта ляжет. Этих русских я не хотел бы убивать. Война и так проиграна. А людей чести не так уж и много осталось.

Через 4 месяца и 15 дней после точки отсчета. Четверг. 10.09

– Ну что, коллеги, – Железнов сидел на столешнице своего рабочего стола и обращался к Науму и Андрею, привычно расположившимся по сторонам полукруглого стола у стены напротив Железнова, – прошел месяц, как мы запустили свои боевые счета, и настало время подвести первые предварительные итоги.

– Саня, а почему ты называешь нас коллегами, тем более при обсуждении данного вопроса? – Наум прищурил один глаз, задавая этот вопрос. – Почему не друзья?

Железнов явно не ожидал такого вопроса, однако ответил мгновенно:

– Наум, если ты заметил, за все годы нашего общения я ни разу не обращался к тебе «Друг мой», хотя я тебя считаю самым близким своим другом. Одним из очень немногих, – Железнов говорил очень серьезно. – Это слово я практически никогда не произношу вслух, потому что очень дорожу его единственным смыслом – «Друг». И когда я вижу, что человек в электронном письме или с микрофоном в руках обращается к сотне человек: «Друзья мои!», я этому не верю, и меня от этого коробит. Вот так.

– Извини, Саша, – более серьезного Наума, наверное, никто никогда не видел. – Я понял тебя. И… спасибо тебе. Ну, хорошо, коллеги, – в глазах Наума появилась хитринка, – раз уж у нас деловая встреча, то где кофе?!. Замечательный кофе, который мог бы стать хорошей традицией на наших совещаниях?

– Вымогатель, – констатировал Железнов и потянулся к трубке внутреннего телефона:

– Алина, добрый день! Это Железнов. Тут у меня собрались вымогатели и шантажисты. Приставили нож к горлу – хотят кофе… Да, волшебного, бразильского из твоего итальянского автомата… Сколько шантажистов? Двое. Плюс один шантажируемый… Ага, я… Да неправда, я овечка безобидная… Алинка, пожалуйста, не в службу, а в дружбу… Спасибо тебе! Я перед тобой в долгу. …Да, в неоплатном.